А Голенищева сразу забрали и Пантюху тоже: он стоял в городском саду и всё ждал, когда же прилетят самолёты, чтобы бросить свою предательскую ракету.

После этого ко мне несколько раз наведывался капитан Любомиров. Он рассказывал, как поймали того самого толстяка, который покупал у Белотелова документы на Золотую Долину. Это был какой-то американец, который пытался скупить все права на место

рождение медной руды, чтобы делать свой бизнес, как придут немцы.

Мне уже надоело лежать в больнице, и я попросил, чтобы меня выписали. Доктор осмотрел мою ногу м согласился.

Из больницы мне дали кресло на колесах, и Белка, жившая теперь недалеко от нас, катала меня по комнате от кровати к столу и окну, пока не было дома мамы.

- И зачем тебя потащило в Золотую Долину? - спросила как-то Белка.

Я хотел рассказать ей, что поехал в Золотую Долину, чтобы добывать золото и покупать танки, но язык не повернулся - стыдно стало.

Левкина мама, хоть и пошла на поправку, все еще лежала в больнице, и Левка был теперь как круглый сирота. Все время проводил в больнице и возвращался домой только вечером.

Мама сказала, что хорошо бы его взять к нам, и и очень этому обрадовался.

В нашей квартире все уже было расставлено по- прежнему. только у стенки на полу отчетливо выделялся желтый прямоугольник, напоминая о том, что вот здесь стояло пианино, которое продали из-за моих нелепых поступков.

Мы договорились с дядей Пашей, с домоуправлением, и дяда Паша перешел жить в комнату Гомзиных, а в его комнате, смежной с нашей, поселились мы с Левкой.

До учёбы никого из нас - ни меня, ни Лёвку, ни Димку - не допустили, делать нам было совсем нечего, и от этого на душе было противно. С самого утра Белка или Лёвка подкатывали меня на кресле к окну, и мы целыми днями смотрели на то, что происходило во дворе. Но он до самого обеда был почти пустой - все работали и учились. Потом начинали появляться из школы ребята. Уже по их виду мы сразу узнавали, кто какую отметку получил. Одни бежали сломя голову, торопясь обрадовать родных, другие останавливались на каждом шагу и рассказывали что-то своим товарищам.

Никитка Сычёв влетел во двор приплясывая. Он бил рукой в учебник, как в барабан, и выкидывал ногами такие колена, что мы поняли: Сыч получил пятёрку. Под ноги ему подкатился футбольный мяч, и Никитка погнал его впереди себя, как самый резвый нападающий, а за ним с шумом и криками бросились все футболисты нашего двора.

- Силён! - сказал Лёвка.

Мне было очень обидно, что я не могу вот так же как Никитка, пройтись колесом по, двору, чтобы все знали, какой я вольный казак.

Чтобы не заплакать, я отвернулся от Лёвки к стене недостроенного дома.

Там, на чердаке, всё ещё стоял мой сигнал. Этот сигнал мозолил мне теперь глаза. Он был как крест на всей моей молодой, безвременно загубленной жизни.

Врач ошибся, когда сказал, что я через две недели буду играть в футбол. Нога моя не срасталась.

Мама потихоньку от меня плакала. Она боялась, что я останусь инвалидом. А меня больше всего мучило безделье и ещё то, что нас исключили из школы.

Я просил маму, чтобы она пока не сообщала об этом отцу на фронт: может быть, если хорошенько попросить, педсовет отменит своё решение. Мама на это мало надеялась, но я всё же решил попробовать, попросить.

Димка сделал мне костыли, и я стал учиться ходить на них по комнате. Мы написали втроём коллективное заявление, и я, тайком от мамы, понёс его в школу.

Димка и Лёвка пошли со мной, но остались ждать меня в сквере.

- Так будет лучше, - сказал Димка. - Может быть, твой инвалидный вид подействует на учителей так, что они сжалятся.

В школе был только директор и сторожиха Ивановна. Ивановна, увидев меня, всплеснула руками и заплакала, а директор начал меня стыдить и сказал, что изменить ничего уже нельзя, и советовал сделать для себя выводы на всю жизнь.

Ивановна подслушала этот разговор, приоткрыла дверь и спросила:

- Можно мне сказать словечко, Николай Петрович?

Она вошла в кабинет и стала за меня ходатайствовать.

- Вот вы говорите про выводы, Николай Петрович, - начала она. - А они, бедные, уже всё, наверно, вывели. Шутка в деле: один остался без ноги, другой без матери, да и третьему, я думаю, не сладко. Вы уже не обидьтесь, Николай Петрович, если я что не так скажу, но только надо ребятишек в школу принять. Что их зря казнить: они и так уж, наверно, исказнились.

- Не вашего ума дело, Ивановна, - сказал директор. - Педсовету лучше знать, что делать.

Ивановна ещё что-то говорила, но директор сделал скучное лицо и занялся какими-то бумажками.

Хорошо, что в это время пришёл Туляков. Он заходил к нам домой навестить меня и, узнав от ребятишек, что я направился в школу, поспешил мне на помощь.

Академик попросил меня выйти из кабинета, а сам остался с Николаем Петровичем.

- Нечего делать, Молокоед. Как только заживёт у тебя нога, двинемся на фронт, - успокоил меня Димка, когда я сообщил результаты переговоров.

- Хватит! - обозлился я на Димку.

Димка удивился, вытаращил на меня ангельские глаза и пропел из «Царской невесты»:

- Не узнаю Григория Грязнова!

Но тут тут из дверей школы показался Туляков и, поправив рчки, сказал:

- А вы здесь?Дело улажено!

Ему удалось всё-таки уговорить директора не исключать нас из школы.

- Как же так вам удалось, - удивился я. - Ведь только что директор отказал мне.

- К учителям тоже надо иметь подход, - улыбнулся Туляков.

Оказалось, что он за нас поручился, но нас оставили на второй год.

Нога моя к осени совсем зажила, я стал ходить без костылей и только немного прихрамывал. Но врач утешил меня, что со временем пройдёт и хромота.

Впрочем, разве в этом теперь было дело! Даже если бы мне пришлось остаться на костылях, я был бы теперь в двадцать раз счастливее того чудака, у которого душа просила романтики.

Никогда я не думал, что так интересно учиться, и занимался прямо-таки с наслаждением.

- Что случилось с Молокоедовым? - удивлялись все учителя. - Был такой оболтус, а теперь учится лучше всех…

Не знаю, о чём говорили между собой учителя после нашего бегства, но только и они, видимо, кое-что поняли. Когда Мишка Фриденсон предложил организовать ребячий истребительный батальон, Аннушка не стала чинить препятствий и даже стала главным нашим ходатаем по этому делу. Меня избрали командиром батальона, Мишку - комиссаром. А батальон свой мы назвали так: Первый пионерский истребительный батальон имени Джека Лондона.

Да! Я забыл ещё сказать, что Белку, или точнее Нюрку Соколову, мы тоже приняли в свой батальон бойцом и санинструктором.

Первую четверть все мы - я, Лёвка, Димка и Белка - закончили в числе лучших учеников. Шестого ноября к нам на квартиру пришёл сам академик Туляков. Дома были только мы с Белкой, и он попросил позвать Димку и Лёвку. Я сказал Белке, чтобы она выбросила на балконе сигнал: она вывесила мамин фартук, и сразу явились Димка и Лёвка.

Академик даже удивился:

- Здорово у вас дело поставлено!

Он сначала поговорил с нами, посмеялся, всего Джека Лондона и Брет-Гарта у меня пересмотрел, а потом позвонил куда-то и спросил: «Ну, как? Готово? Тогда приезжайте сюда».

Пока мы ждали этого человека, я разговорился с академиком о книгах.

- Роман Харитонович! - спросил я Тулякова. - Почему так получается: сколько книг мы с собой брали, а ни одна нам не помогла, - и я перечислил ему всю нашу библиотеку от «Полезных и вредных растений», сочинения профессора Жвачкина, до наставления о свежевании туш.

А, он на это ответил:

- Кроме книг, надо было и котелок иметь.

- Да у нас был котелок, - сказал Лёвка. - Хороший котелок, медный.

Туляков засмеялся и постукал Лёвку пальцем по лбу: