Малышев рассказывает: “Заходим в пустую аудиторию, я говорю: “Саша, давай, подписывай”. “Нет, знаешь, не могу!” “Но в чем дело?” “Не могу, и все тут.” У меня помутилось в голове. На окне стоял графин, граненый, тяжелый, с водой. Я видел перед собой только его матовое лицо и синюю жилку на виске. И единственная мысль была: графином — в этот висок. Я размахнулся что есть силы, чтобы его… уничтожить, этого редактора. Но когда я замахнулся, я ударил этим графином по острому бетонному краю оконного проема. Графин разлетелся вдребезги, и меня обдало холодной водой…

Мне стало жутко. И он стоит передо мной, бледный как полотно. И текут у него слезы. Я обнял его: “Саша, милый, — и у меня потекли слезы — что мы наделали! Что мы с тобой наделали!” И он, плача: “Давай… подпишу”. И дрожащей рукой подписал эту рукопись.

После тех событий мы отдалились, я даже не знаю, жив ли Дремов сейчас. Патологический трус, предатель из трусости, он стал мне не интересен, не с чем стало дружить.”

В истории человечества было три великих катаклизма, повлиявших на все последующее его развитие, — Малышев называет их: “три трагических кризиса по формуле “быть или не быть?” Это значит: уйдет ли данная ДСМС в небытие или выживет, возродясь в новом качестве?

Первый трагический кризис затронул еще нашего обезьяньего предка: природные катаклизмы поставили его на грань вымирания. Он действительно исчез как вид, однако успел совершить качественный скачок, стал человеком. Биологическая ДСМС превратилась в социальную ДСМС. Спасительным качеством только что появившегося человека явилась беззаветная материнская любовь, охватывающая все его существование. Любовь всех ко всем позволила человечеству выжить и утвердиться на нашей планете.

Материнская община матриархата, просуществовавшая более двух миллионов лет, была обществом гармонителей. Тогда не существовало ни подавляющего личность государства, ни воинов-поработителей, ни завистливых собственников, ни убийц и насильников. Матерь, стоявшая во главе племени, не принуждала, а советовала, руководствуясь принципом “так будет лучше”.

Но в конце концов наивная материнская любовь не смогла обеспечить выживания человечества: не обладая достаточными знаниями, она оказалась слишком слаба перед силами природы. И тогда, около десяти тысяч лет назад, в период второго трагического кризиса — “всемирного потопа” — на смену матери пришел хищный властитель — хозяин, надсмотрщик, в кратчайшие, по историческим меркам, сроки сумевший аккумулировать прибавочный продукт, спасти человечество от голодной гибели. Спас и поработил, окутав мир путами власти. Научные открытия и земные богатства пускал он на укрепление этих пут. Так на костях миллионов властитель создал цивилизацию, не претерпевшую качественных изменений до наших дней.

Монографию, несшую людям новое учение, все-таки напечатали — решением большинства кафедры. Но потом началась чертовщина, средневековье…

“Когда тираж — 6000 экземпляров — был набран, ко мне прибегает из нашей университетской типографии мальчик-практикант. Он начитался художественных частей моей книги и познакомился со мной, специально придя на кафедру. И вот в один прекрасный день он мчится на кафедру, запыхавшийся, отзывает меня в сторону и шепотом кричит: “Борис Тихонович! Вашу книгу грузят в самосвал, чтобы изрубить! Идемте быстрей.”

Мы прибегаем: действительно, рабочие заканчивают бросать пачки в грузовик. Смотрю: у каждого рабочего — их там было три человека — по стопке моих книг в авоськах: себе отложили. Они увидели меня и спрашивают: “Кто ты?” “Так я автор вот этой книги,” — отвечаю. “А-а. Хочешь взять себе?” “Конечно, хочу!” “Ну набирай, сколько унесешь — все твое.” И вот я и этот мальчик набрали в охапку моих книг.

Я у одного рабочего спрашиваю: “Ну а тебе она зачем? Это же философская книга…” “Потом я за эту книгу автомобиль куплю!” — говорит. Так сохранилось несколько десятков экземпляров монографии. Остальное увезли и изрубили.”

Сегодня человечество переживает третий трагический кризис по формуле “быть или не быть?” Своими бездумными действиями беспощадный властитель поставил на грань вымирания все живое на земле — или от экологической катастрофы, или — что скорее — от оружия массового поражения. Однако бомбы и химикаты сами по себе не так страшны. Ужаснее всего то, что в наш век человечество достигло такого научно-технического и информационного прогресса, что виновником гибели планеты может стать один-единственный человек.

Малышев вводит термин “Овеществленный Труд Особого Рода (ОТОР)” — это сконцентрированный труд миллионов людей, заключающий в себе колоссальную энергию, постоянно готовый произвести глобальную работу, вплоть до всеобщей катастрофы. Оружие массового поражения — пример ОТОРа. И сегодняшняя реальность такова, что доступом к ОТОРу может овладеть случайный человек: лаборант-неврастеник, международный террорист, несостоявшийся духовный лидер, школьник-компьютерщик, уставший оператор АЭС. По вине властителей человечество становится заложником непоправимой случайности — в этом заключается третий трагический кризис.

Борис Тихонович Малышев воевал, добровольцем ушел из института в специальный партизанский отряд, вернулся с войны весь израненный, с протезом вместо ноги. После демобилизации не сломался, принялся наверстывать упущенное — окончил институт, аспирантуру, вскоре стал деканом Московского института культуры. Впоследствии на воспоминания о войне наслоились философские воззрения, и получилась своеобразная философия собственной истории.

Малышев вспоминает два совершенно разных боя. Первый случился в августе 1941-го. “На рассвете шли в разведку, готовили проход в тыл врага коннице генерала Доватора. Родной смоленский лес. Настроение приподнятое. Вдруг в нескольких метрах из густых кустов команда по-немецки: “Огонь!” Падаю камнем. В голове единственная мысль: как медленно падаю! Успел упасть, чувствую: жив. Нас было семеро, пятеро замешкались и тут же были убиты.

Фашисты, выждав несколько минут, убедившись, что все мы недвижимы, осторожно начали подступать к убитым, чтобы забрать оружие и документы. Я понял: сейчас обнаружат и схватят. Сдаваться живым не желал. Решил схватить первого приблизившегося, сплестись с ним в клубок, а там будь что будет.

Мне повезло! Прямо на меня надвигались высокие офицерские сапоги. Мгновение! Прыжок! Сапоги в моей мертвой хватке. И крик ужаса фашиста: мертвый схватил живого. Солдаты бросились прочь, вырвался и мой офицер. Тут же прыгаю в кусты, выхватываю гранату и — в сторону врага. Взрыв! Топот ног убегающих солдат. Осмотрел себя: кровь течет по правой ноге, две пули в мягкие ткани. Перебинтовал — и на базу.

Этот бой был честным: человек против человека, рукопашная: или я, или он. Но был и другой бой — страшный, бессмысленный, явивший подлинный ужас войны.

В марте 1943-го пошел с десантом под Новороссийск. Высаживались глухой, дождливой ночью из штормового моря. Нас обнаружили. Слепой артобстрел по площади. Вода кипит. Берег в огне. Для нас боя и не было: десант обстреливался невидимым противником. Слепая нечеловеческая машина смерти смешивала нас с водой и землей. Вдруг взрыв рядом. Удар! Мысль: как глупо кончается жизнь. И чувство беспомощности, унижения, моральной раздавленности. Тогда я пережил мгновение войны, в которой уже не возможны ни победители, ни побежденные. Эта то, что грозит сегодня миллиардам людей — всесветная машинная ядерная война.”

Чтобы избежать катастрофы, людям нужно понять, что время властителя ушло вспять. Его организаторский накопительский пыл больше не нужен: благодаря НТР человечество овладело столь высокой производительностью труда, достигло таких научных высот, что впредь может спокойно существовать без разрушений и насилия. Впереди — эра гармонителей, творческого и радостного труда.