Мария-Беатрис была беременна. Ощупывая свой вздувшийся живот, она чувствовала щемящую нежность к ребенку, которому предстояло родиться через пять месяцев. Она заранее любила его и желала защитить от всех неприятностей, подстерегающих младенцев королевской династии.

А иногда, наблюдая потешные сражения Якова с Монмутом, она желала защитить и его, этого незаконнорожденного сына Его Величества короля Карла Второго.

Принцесса Анна подражала своей сестре во всем, что было ей под силу, – вот почему, один раз увидев Франциску Эпсли, она уже не могла отделаться от желания подружиться с ней.

Мария ее намерению не препятствовала: во-первых, ей было приятно, когда кто-то восхищался красотой Франциски, а во-вторых, она любила сестру и не хотела вставать на ее пути. Тем не менее она очень боялась, что Франциска предпочтет ей Анну. Та вообще легко сходилась с людьми – как сверстниками, так и взрослыми; ее общительности можно было позавидовать.

Свою подругу Мария стала называть Аврелией – по сходству с одной из драйденовских героинь, желанной гостьи в любой светской компании. Себе она тоже придумала новое имя: Клорина. Так звали пастушку из пьесы Бомона и Флетчера – верную, любящую и никем не понятую простую девушку.

Когда Мария не видела Франциску, ее единственным утешением были письма к ней. Она исповедовалась в неземной любви к своей несравненной Аврелии, умоляла не забывать ее преданную жену Марию-Клорину.

Поскольку леди Франциска не одобряла эту корреспонденцию, письма переправлялись во дворец святого Якова тайно, при участии карликов Гибсонов. Такие предосторожности доставляли немало удовольствия Марии – создавали атмосферу секретности, столь выгодно отличавшую ее нынешнюю жизнь от прежних унылых будней.

Между тем Анна вовсе не собиралась оставаться в стороне от увлечения, целиком поглощавшего ее сестру. Она тоже хотела писать Франциске – пусть даже эпистолярное творчество не относилось к ее любимым занятиям.

Однажды Мария застала Анну склонившейся над конторкой. Заглянув через ее плечо, она не без удивления обнаружила, что та трудится над посланием, адресованным некой «милой Семандре».

Анна тотчас закрыла письмо руками.

– Кто такая Семандра? – спросила Мария.

– Ну, не могу же я называть ее Аврелией, ведь это имя – твое изобретение.

– Семандра! Так звали героиню из трагедии про царя Митридата, да?

Анна кивнула.

– Господин Беттертон желает, чтобы я играла в ней. Кстати, там есть еще один известный персонаж – Зифарес. Вот я и решила: пусть Франциска будет Семандрой, а я – Зифаресом.

– Анна, как тебе не стыдно все время подражать мне? Неужели ты не можешь придумать что-нибудь свое?

Анна сделала изумленный вид.

– А зачем мне придумывать что-то свое, когда у меня такая умная сестра?

Мария хотела рассердиться, но вместо этого лишь обреченно вздохнула. Ну что тут поделаешь? Она любила Анну – любила и не могла вообразить свою жизнь без нее.

Мария-Беатрис ждала ребенка – не просто ребенка, а сына. Его ждал от нее и весь народ Англии; только мальчик мог стать полноправным наследником британской короны. Неудивительно, что в стране с возрастающим напряжением следили за ее беременностью.

Когда ей нездоровилось, во всем Лондоне только и говорили, что о ее самочувствии.

В ее покоях часто бывала королева Екатерина. С недавнего времени они стали подругами: сама Екатерина уже отчаялась когда-нибудь родить наследника, а потому возлагала надежды на Марию-Беатрис.

Велика была ответственность герцогини.

В первых числах января она переехала во дворец святого Якова – и по истечении положенного срока наконец-то вздохнула с облегчением: у нее начались родовые схватки.

За окном медленно падал снег, во дворце тоже было тихо и торжественно. Марии-Беатрис казалось, что весь мир, затаив дыхание, ожидает рождения ее ребенка.

Очнувшись, она услышала чьи-то голоса. В комнате горело множество свечей, и она уже не чувствовала никакой боли. Вот кто-то склонился над изголовьем.

– Яков, – позвала она.

– Я здесь, дорогая.

– Как ребенок?

– В порядке. А вот тебе надо отдохнуть.

– Я хочу увидеть его. Помолчав, он сказал:

– Принесите дитя…

Дитя? Почему он произнес это слово? Неужели… Ведь если бы родился мальчик, Яков назвал бы его по-другому.

Принесли что-то маленькое, запеленутое. Вложили в ее протянутые руки.

– Наша дочурка, – нежно улыбнулся Яков.

– Девочка!

Однако уже в следующий миг, крепко прижав ее к себе, она перестала думать о том, что ей полагалось родить мальчика. Это ее ребенок. А она – его мать. Мария-Беатрис откинулась на подушки и закрыла глаза. Затем усмехнулась – вспомнила глупенькую девочку, мечтавшую найти счастье и покой в унылых стенах женского монастыря.

Лежа в постели, она размышляла о будущем своей дочери. Отдать ее на воспитание вместе с падчерицами? Но ведь те намного старше. И кроме того, находятся под опекой протестантского епископа. Почему ее дочь должна становиться протестанткой? Сама она – католичка, Яков – католик, хотя и не признается в этом на людях. Почему же, спрашивается, они не могут воспитывать детей так, как им хочется?

Когда пришел Яков, она сказала, что желает крестить дочь по католическому обряду.

– Дорогая, это невозможно, – вздохнул Яков.

– Почему? Мы-то с тобой – католики.

– Потому что наша дочурка входит в число наследников трона. Народ Англии не согласится на крещение в католической церкви.

– Это моя дочь, – упрямо произнесла Мария-Беатрис.

– Увы, дорогая, мы всего лишь слуги народа.

Больше он не говорил с ней на эту тему, однако Мария-Беатрис, лежа в постели, по-прежнему размышляла над вопросами, не дававшими ей покоя. Почему из-за своей молодости она все время должна подчиняться чьим-то желаниям? Ее выдали замуж, не спросив согласия, и она никакими слезами не могла изменить свою судьбу, хотя сейчас была даже благодарна ей. Но дело не в том – сколько же это может продолжаться, вот в чем вопрос. О нет, хватит! До дна испив свою чашу унижений, она никому не позволит диктовать условия ее ребенку.

Она послала за своим духовником, а когда тот пришел, сказала:

– Отец Галлис, я желаю, чтобы вы крестили мою дочь. Священник удивленно поднял брови, но она добавила:

– В конце концов, это наше личное дело – мое и моей дочери. И еще моей церкви – моей, вы слышите? Пусть говорят, что угодно, я так решила.

Польщенный и обрадованный такой просьбой, отец Галлис в тот же день крестил девочку – прямо у постели матери, в присутствии служанки и монаха-католика.

Карл зашел проведать невестку. Сев у ее постели, он улыбнулся.

– Ну, как поживает моя новая подданная? – спросил он. Тотчас принесли ребенка.

– Очаровательная девочка.

Карл с одобрением взглянул на Якова, пришедшего вместе с ним. Затем вновь улыбнулся невестке.

– Видимо, гордишься собой? – добавил он. – Правильно делаешь, такие чудесные малыши рождаются не часто. Уже думала, как назовешь ее?

– Да, Ваше Величество, – ответила Мария-Беатрис. – Я назову ее Екатериной, в честь английской королевы.

– Превосходное имя, – заметил Карл. – А кроме того, это доставит удовольствие Ее Величеству.

– И еще – Лаурой. В честь моей матери.

– Тоже неплохо. Признаться, не ожидал, что к моему приходу все самые сложные проблемы будут решены. Нам остается лишь обсудить крестины этого благословенного дитя.

У Марии-Беатрис учащенно забилось сердце. Разговаривать с духовником было легче, чем с королем.

– Ваше Величество, – медленно произнесла она, – моя дочь крещена в согласии с обычаями моей церкви.

Карл несколько секунд молчал, потом улыбнулся.

– Екатерина-Лаура, – сказал он. – А ведь и впрямь – звучное имя!

Мария-Беатрис откинулась на подушки. Она победила. А впрочем, могла бы заранее предположить, что добродушный английский король не станет чинить ей препятствий.