— У вас, Кикудзи-сан, жизненного опыта мало, а вы не дорожите советами опытных людей, позволяете себе такую роскошь. Из-за одного неверного шага сразу изменилась судьба двух человек — и ваша и Юкико. Кто знает, как у нее теперь сложится жизнь? Вдруг она будет несчастной в браке?.. И тогда доля вины ляжет на вас. Да, да! Она ведь была к вам расположена, Кикудзи-сан.

Кикудзи молчал.

— Она прекрасно к вам относилась, — продолжала Тикако. — Неужели у вас не защемит сердце, если Юкико через несколько лет вспомнит о вас и пожалеет, что вы на ней не женились?

Теперь голос Тикако источал яд.

И чего она разоряется, если Юкико все равно уже замужем…

— Ой, светлячки! Откуда это? — Тикако вытянула шею. — Ведь сейчас уже наступает время осенних насекомых. Фу, как неприятно — словно блуждающие огоньки, словно призраки!..

— Это служанка купила, — сказал Кикудзи.

— Понятно, что можно требовать от служанки! Занимались бы вы чайными церемониями, так не допускали бы таких промахов. У нас ведь существуют свои японские времена года.

После этого замечания Кикудзи стало казаться, что светлячки светятся на самом деле как-то неприятно, неземной какой-то свет. Действительно, как они сохранились до сих пор? Когда он жил у приятеля на озере Нодзирико, там порхали и стрекотали различные насекомые, но светлячков он не видел ни разу.

— Да, Кикудзи-сан, была бы у вас жена, она бы не допустила такого запоздалого и грустного символа сезона… — вдруг задушевно сказала Тикако. — А я-то думала исполнить свой долг перед вашим покойным отцом — сосватать вас с дочерью Инамуры-сан!

— Ваш долг?

— Да, долг… Вы этого не поймете… А пока вы валялись тут в темноте и любовались светлячками, Фумико тоже успела уже выйти замуж.

— Фумико?! Когда?

На этот раз Кикудзи был ошеломлен. При первом сообщении он просто удивился и с легкостью это скрыл.

Но новый удар не так-то легко скрыть. Его нанесли исподтишка. И Тикако, наверно, сейчас же почувствовала по его тону, что в его голосе зазвучали тревога и сомнение.

— Чудеса, правда? Я сама не могу прийти в себя от изумления. Обе, одна за другой… — В голосе Тикако прозвучало сочувствие. — Брак Фумико, по правде говоря, меня обрадовал — теперь никто не будет мешать Кикудзи-сан, подумала я. А оказывается, и Юкико вышла тоже. Я сама была не своя. Ходила словно оплеванная. А все из-за вашей нерешительности.

Но Кикудзи все еще не мог поверить в замужество Фумико.

— Сначала вам госпожа Оота мешала жениться… Даже своей смертью… — продолжала Тикако. — Но теперь, когда ее дочь вышла замуж, колдовские чары, тяготевшие над этим домом, должны развеяться. — Тикако перевела взгляд на сад. — Теперь вы очистились, все осталось позади… Займитесь хозяйством, приведите в порядок садовые деревья. Даже в темноте видно, как они разрослись. Ветки торчат во все стороны. Душно и мрачно.

После смерти отца, целых четыре года, Кикудзи не занимался садом. Ни разу не пригласил садовника. И деревья действительно буйно разрослись. Под густой листвой было душновато даже вечером, словно она продолжала сохранять дневную жару.

— Ваша служанка, наверно, сад и не поливает. А уж такую-то мелочь вы бы могли ей поручить!

— Да отстаньте вы!

Кикудзи внутренне встречал в штыки каждое слово Тикако и в то же время разрешал ей болтать что угодно и сколько угодно. И так бывало всегда.

Говоря неприятные вещи, Тикако преследовала определенную цель — пыталась вызвать его на откровенность, выведать, что творится у него в душе. Кикудзи открыто восставал против этого и втайне боялся проговориться. Тикако все отлично понимала, но делала вид, будто ничего не замечает, и лишь порой давала почувствовать, что видит его насквозь.

Она почти никогда не говорила такого, что было бы для него полной неожиданностью. Все гадкое, все ядовитое, содержавшееся в ее словах, жило в каком-то уголочке мозга и у Кикудзи, и он время от времени, думая об этом, испытывал отвращение к себе.

И в этот вечер, сообщив о замужестве Юкико и Фумико, Тикако продолжала наблюдать за Кикудзи. Почему?.. Он не понимал, но все равно был настороже. Если раньше, собираясь женить его на Юкико, Тикако старалась отдалить и очернить Фумико, то теперь-то какой смысл в ее ухищрениях? Ведь обе девушки вышли замуж… И все же она продолжала гоняться за мыслями Кикудзи.

Надо бы подняться, включить свет в комнате и на галерее, подумал Кикудзи. Наплевать, конечно, но все же нелепо разговаривать с Тикако в темноте — не такие уж они близкие люди. Она, правда, во все вмешивается, лезет со своими замечаниями насчет сада… Ну и пусть! Эта ее манера давно ему известна. Но о близости не может быть и речи. Кикудзи было лень пошевелиться — ладно, в темноте так в темноте…

Тикако тоже не двинулась с места, хоть и выразила неудовольствие по поводу темноты, как только вошла. Обычно она с готовностью выполняла всякие мелочи — это было в ее характере и являлось своего рода добровольной обязанностью в доме Кикудзи. Однако теперь она не стремилась ему услужить. Либо возраст уже сказывался, либо загордилась — ее популярность как мастера чайной церемонии все возрастала.

— Ооидзуми просил меня в Киото передать вам — меня-то это совершенно не касается, просто выполняю его просьбу, — просил передать, что если вы задумаете распродавать чайную утварь для церемоний, то он бы с радостью этим занялся, — сказала Тикако очень спокойно. — Впрочем, вам, Кикудзи-сан, теперь, когда вы потеряли Юкико, наверно, не до чайной утвари. А мне грустно… Со смертью вашего отца умерла и чайная церемония в этом доме. А я лишилась любимого дела… Небось павильон так и стоит запертым, проветривается только тогда, когда я здесь бываю…

А у Тикако, оказывается, дальний прицел, подумал Кикудзи. Не удалось ей женить его на Юкико, не удалось заправлять чайными церемониями в его доме, так она решила хоть чайную утварь у него выманить. С торговцем Тикако, конечно, обо всем договорилась, обо всем условилась заранее.

Впрочем, Кикудзи нисколько не разозлился, а даже почувствовал облегчение.

— Я даже дом подумываю продать, так что вскоре попрошу его помощи.

— Правильно, — кивнула Тикако. — Спокойнее иметь дело с человеком, который уже выполнял поручения вашего отца.

Тикако все рассчитала: он, Кикудзи, ничего не смыслит в чайной утвари, даже толком не знает, что у него есть, а она-то уж разберется.

Кикудзи посмотрел в сторону чайного павильона. Перед павильоном рос огромный олеандр, сейчас он был весь в цвету. Белые цветы едва проступали сквозь мрак смутными светлыми пятнами.

Вечер был такой темный, что нельзя было даже различить, где кончаются вершины деревьев и где начинается небо.

В конце рабочего дня, когда Кикудзи уже уходил со службы, его позвали к телефону.

— Это Фумико говорит, — услышал он в трубке тихий голос.

— Алло… Митани слушает…

— Это я, Фумико…

— Да, я понял.

— Простите, что беспокою вас, звоню на работу. Но иначе я бы не успела извиниться перед вами…

— А в чем дело?

— Я сегодня отправила вам письмо и, кажется, забыла наклеить марку.

— Да? Я еще не имел удовольствия его получить…

— На почте я купила десять марок, отправила письмо, а пришла домой, смотрю — у меня все марки целы. Такая рассеянность! Вот и звоню вам, хочу извиниться до того, как вы получите письмо.

— Не стоило беспокоиться из-за такого пустяка, — ответил Кикудзи, а сам подумал: в письме, наверно, сообщается о ее браке. — Письмо о радостном событии?

— Да… Знаете, наверно, потому я была такой рассеянной, что все колебалась, отправлять вам письмо или нет. Я ведь никогда вам не писала… Ну вот… колебалась, колебалась, а марку-то и забыла.

— Простите, откуда вы звоните?

— Из автомата, у Токийского вокзала. Здесь очередь, ждут телефон.

— Из автомата?.. — Кикудзи немного удивился, но неожиданно сказал: — Поздравляю вас!