Нет, не "интересы", а "благо".

Не "человека",а "человечества".

"...развивать ратомику как новую ступень в темпе прогресса... Главное: двигаться, вперед, а не назад..."

- Туманно,- говорит Лада.- Что значит "двигаться вперед, а не назад"?..

Гхор разъясняет:

- У нас четырехчасовой рабочий день. Зарек повернет к семичасовому - в прошлое. Строителей будет больше, меньше воспитателей, меньше мастеров моды и красоты, меньше заботы о человеке. И вообще: продление жизни - это замедление темпа развития. Остаются те же люди, повторяются и повторяются. Те же вкусы, те же интересы. Растет косность, тормозится научный поиск.

- Поняла. Вот и изложи все это.

Гхор улыбается:

- Святая наивность! Нельзя же сказать, что я противник всеобщего оживления.

- Как же это? В кредо нельзя сказать о своих взглядах?

- Милая Лада, есть правда, слишком жестокая для средних ушей. Средние люди не понимают отдаленной пользы. "Хочется"- для них главный довод. Их не заботит прогресс.

- А прогресс для чего?

- Лада, не притворяйся непонятливой! Ты же умница. Лучше помоги мне найти формулировку.

Лада умница, и до нее постепенно, сквозь броню любви, доходит неприятная истина: Гхору трудно найти формулировку, потому что он не может сказать всей правды. А правда такова: Гхор считает нужным вести людей не туда, куда они стремятся.

Лада терзается, Лада плачет, Лада корит себя: "Может быть, я не способна понять мужа, не доросла до него". И в день выборов, упрекая себя, сомневаясь и мучаясь, голосует... против мужа. "Не знаю, как для человечества, а для Гхора лучше провалиться", - оправдывает она себя.

Решение выполнено, но терзания не оставляют Ладу. Вернувшись с избирательного участка, она садится рядом с мужем, голову кладет на плечо... и чувствует себя предательницей. Ей хочется быть неправой. По совести подала она свой голос против Гхора, но пусть окажется, что она ошиблась, пусть человечество поправит ее.

Тесно прижавшись, сидят они вдвоем у экрана, слушают сводки с поля битвы мнений. Медленно проворачивается земной шар; громадный глобус, висящий в чернем ничто, подставляет солнцу одну страну за другой. Два поворота, сорок восемь часов уходит на сбор мнений. Когда тень сползает с Берингова пролива, первый житель Чукотки нажимает клавишу счетной машины. Когда тень сползает с Берингова пролива вторично, начинает высказываться Аляска, а из Восточного полушария уже поступают сводки.

Первая: на Фиджи большинство за Гхора.

Счастливый почин.

Ночь шествует по планете, движется с востока на запад, погружает в сон одну страну за другой. В ночи трудятся машины, накапливая электронные сигналы, приходят одно за другим сообщения. Камчатка и Якутия предпочли Зарека, Япония - Гхора, Индонезия - Зарека, многолюдный Китай - на три четверти ва Гхора. Теперь Зарек отстал, он далеко позади. Лада не знает, радоваться ей или горевать.

На очереди Индия - родина Гхора. На земляков он возлагает большие надежды, думает закрепить победу.

Но Индия голосует вразнобой и даже с преимуществом Зарека, а Сибирь выравнивает шансы. Голосование как бы начинается сначала. Решают Россия, Африка, Европа.

Лада достает из ратоприемника ужин, ставит перед Гхором, уговаривает поесть. Он отворачивается, и Лада не притрагивается тоже. Стоит за спинкой кресла, обнимает мужа, подбадривает, а сама себя терзает: "Неужели мой голос решающий? Вот ужас-то! Лучше бы воздержалась!"

Небо за окном синеет, лиловеет, чернеет. Днем сели они к телевизору, вот уже и глубокая ночь, стынет ужин на столе, а диктор все говорит, говорит, называет миллиарды, миллионы голосов, зачем-то еще тысячи.

В общем, Ближний Восток против Гхора. И Восточная Африка. И Урал. И Кавказ. И Украина. И Москва.

Поворачивается планета навстречу завтрашнему дню.

Еще через час заканчивается подсчет в Восточной Европе и Конго. Еще через час - в Западной Европе, Алжире, Гвинее, Сахарской федерации. Соотношение такое же, как в Москве.

В пять утра Гхор, молчаливый и горестный, выключает телевизор. Гаснет экран, тускнеет диктор, замолкший с разинутым ртом. Обе Америки, Луна и планеты уже не изменят результата. Оказалось, что средние люди - не дети. Они подумали, разобрались, приняли решение. Вариант Гхора их не устраивает, и потому не устраивает Гхор в роли главы Совета. Покой и прогресс приятны всем, но большинство не хочет платить короткой жизнью за короткий рабочий день.

С мрачно сжатыми губами Гхор молча ложится на диван, голову кладет на руки, неподвижным взором смотрит на потолок.

Рядом присаживается жена, победившая и нисколько не торжествующая, переполненная жалостью и не находящая слов утешения.

Чем утешать? Не клеветать же на людей: "Милый, толпа глупа, она предпочитает посредственность. Зарек сродни ей, а ты выше на две головы, вот тебя и не поняли".

Нет, потакать не надо, и не будет Лада фальшивить. Пусть Гхор сам откажется от заблуждения, выберется своим умом из тупика.

Но и торопить события нельзя. Рано сейчас критиковать. Сегодня Гхор устал, измучен, он только обозлится на поучения.

Молча и робко гладит Лада плечо поверженного титана. Он отдергивает плечо. Ласка не облегчает боль.

"Но все-таки так лучше,- думает Лада,- Лучше поражвние сегодня и исцеление завтра, чем победа по недоразумению, многолетняя напрасная борьба и горькая слава гения, не понявшего ход истории. Лучше перестрадать сегодня".

Трудно быть женой великого человека...

И финал.

Торжество по случаю старта межзвездной экспедиции. Путь неблизкий: 114 световых лет до некоей звезды, откуда пришли сигналы разума. Но космонавты избавлены от столетнего полета, даже со всеми сокращениями по теории относительности. Космонавты полетят в ратозаписи. Запишутся сегодня, а через сто с лишним лет выйдут из ратоматора в подлетающей к цели ракете.

Среди посланцев Земли Ким.

Проводы в зале ратокомбината. Ким, Том и Нина, Сева Лада с Елкой за столиком. Устаревший, в сущности, обычай-всякое событие отмечать обильной едой. Наверное, он сохранился от первобытных времен, когда обильная еда сама была событием, нечастым удовольствием.

Но межзвездникам не до еды. И напрасно взывают рoбoты, катающиеся между столиками: "Уезжающие, высказывайте желания. Уезжающие, подаем любое блюдо".

Кто-то требует вина из музейных погребов, кто-то свежие плоды манго из Калимантана. Но жевать и пить не хочется в последние земные минуты. Индонезиец, поковыряв фрукты, спрашивает, можно ли показать мангровые рощи на экране. Предложение приходится по вкусу. И остальные решают взглянуть в последний раз на родные края. Планета показывает многообразные свои лица: кому аргентинскую пампу, кому -"- мрачную тайгу, кому - дымящуюся Этну, кому Лондон с моросящим дождичком. А Ким заказывает самое близкое - кирпичные зубцы Кремля.

По две минуты на каждый заказ. И то час с лишним.

Но улетающие чувствуют, что не насмотрелись.

И вдруг:

- Внимание!

Все оборачиваются к столику, за которым Зарек шепчется с начальником экспедиции. Но курчавый профессор не торопится кончить беседу. А вместо него на трибуну поднимается некто широкогрудый, осанистый и моложавый, с задорной русой бородкой и лукавыми глазами. Кто такой? Зачем? Лицо какое-то знакомое.

И те, кто посообразительнее, встают с криками:

- Ура! Ура молодому Ксану!

Вышло по Ксану: жизнь выдается всем, стало быть, и ему, первому из записанных.

Записанное не пропадает.