Он еще помолчал с минуту, потом сказал:
– Знаешь, тебе надо ехать, – Майк достал из внутреннего кармана куртки бумажку.
– Там мой адрес и телефон. Когда доберешься, обязательно позвони – короче, дай о себе знать.
– А как же ты?
– Обо мне не беспокойся – провожусь немного, найду нужных людей и отремонтирую драндулет дома. А тебе ехать надо…
5.
Ему опять повезло – не прошло и часа, как Боб рядом с ним остановился потрепанный автобус, совершенно пустой (если не принимать во внимание водителя, конечно).
– Тебе куды, малой? – спросил водитель, перебрасывая "беломорину" из одного уголка губ в другой.
– Вообще-то я в Москву направляюсь…
– Понятно. Ну, до Москвы – это вряд ли, а вот до Луховиц – это запросто. Запрыгивай.
На вид ему можно было дать лет сорок, судя по многочисленным глубоким морщинам, избороздившим это лицо, и по серо-голубым, каким-то выжженным глазам.
– Максим, – представился он. – А тя как звать-та? Боб решил не выпендриваться. Не тот тип.
– Меня Вова зовут. А куда ты едешь?
– Да в Луховицы. Понимаешь, завод ремонтный наконец-то здеся заработал, вот я и перегоняю его обратно.
– Странно, – ответил Боб, -я слышал о тракторном заводе, а вот об автобусном почти ничего.
Это был такой хитрый прием, придуманный не одним поколением автостопщиков ради поддержания беседы.
– А енто и есь трактурной. Токма ня платять там ничаво – задарма работають… енто токма у Москве – деньги получають, – добавил он сердито. Разговор явно не клеился.
– Тут у тебя курить-то можно?
– Та кури.
Боб решил взять тайм-аут.
Внезапно пришло ЭТО.
Вертолет. Огромная, многотонная машина висит в воздухе, хлопая своими лопастями по воздуху. Все орудия – два гауссовых ствола и подствольники с гранатами – ощетинились в немом оскале. Он теперь Макс, он в Афгане. А может быть, и в Чечне. Неважно. Важно то, что все эти стволы нацелены на него, и если он сейчас же не предпримет что-нибудь, эта образина раздавит его к ядрени фени. Да что раздавит – снесет так шквальным огнем, что мокрого места не останется. Он стоит, как пришпиленный этим видением: сейчас ему каюк, и некуда бежать. Последний магазин "калаша" израсходован еще с утра… Суки, послали воевать, а боеприпасов ни хрена нет вот уже четвертый день. То же самое со жратвой. То же самое с бинтами… Взрыв. Горячая моча заливает штаны – так всегда бывает во время того, когда ждешь смерти и не хочешь умирать. Серая пыль летает в воздухе, волосы, лицо. Ударная волна сбивает с ног, звон в ушах, нос и рот заполняются этой самой чертовой пылью и немного кровью. Все,
… его кто-то трогает. Он чувствует, а значит, жив. А почему? Почему он не мертв? Макс теряет сознание – легкая контузия, фельдшер сказал пройдет. Раз пройдет, значит, можно жить, потому что если не пройдет – на гражданке пипец: инвалиды сейчас никому не нужны. Как оказалось, этот вертолет успел накрыть другой, HАШ. Так что обоссался он совершенно зря. Но на войне как на войне, не так ли? Ему несказанно повезло – еще секунда, и он был бы пропавшим без вести. А так пару месяцев в госпитале, и – гражданка.
Все это Боб видел и чувствовал. Значит, этот человек думал об этом именно сейчас. Он на всякий случай едва заметно пошарил между ног – мало ли, вдруг обмочился? Да нет, вроде бы все в порядке. Просто все было так реально… барака. Впрочем, к этому можно привыкнуть – как к мясу на прилавках гастронома. Тут тоже своего рода гастроном, только режут и забивают не коров со свиньями, а наших пацанов. С Рязани, с Липецка и Луховиц.
Пальба. Не такая отчетливая, как в кино – просто хлопки. Тут и там визжат пули. Эти скоты используют их со смещенным центром тяжести: если тебе попадут в руку, пуля выйдет из пятки, превратив тело в кровавый фарш. Бой очень тяжелый, думать и делать нужно очень быстро – нет времени красиво стрелять, красиво двигаться. Надо ползти по этой грязи, и не дай бог нарваться на растяжку – тогда яйца можно искать в радиусе пятисот метров. Или ста. Все равно. Еще погода такая блядская – почти весна, но еще лежит снег, прикрывая тонкой пленкой ржавые лужи. Ради безопасности и приходится ползти по этому месиву. А ихние снайперы, сволочи, тоже не спят – за вчерашний и сегодняшний день десятерых уложили. Пять вчера, пять сегодня. Как еще жив, непонятно…
Чем больше Боб видел, тем больше начинала болеть голова. Впрочем, не только голова. Он чувствовал себя так, как будто его контузило, как будто он полз по этому грязному снегу. Если и был где-то ад, значит, он был там. А Макс там был и вернулся оттуда живым. Остались воспоминания, и они преследовали его. То, что сейчас увидел Боб, можно было бы назвать целой жизнью. Да это и была жизнь – он хорошо знал по книгам, что на войне каждая секунда идет в счет. Он даже не успел докурить – сигарета, любезно предложенная ему байкером, просто тлела в руке. Боб не хотел вклиниваться к нему в голову, просто воспоминания были так сильны и отчетливы, что просто обрушились на Боба.
А разговор не клеился, и все тут. Не выполнялась главная заповедь автостопщика: быть интересным тому, кто тебя везет (раз уж едешь на халяву, то, пожалуйста, будь так добр). Неожиданно для Боба в разговор вступил Максим:
– Та не волнуйси, шо не базарю. Пнимаишь, характер у меня такой – не люблю базарить.
– Ясно. А почему?
– Ты мне не брат, не сват. Не гарно мне, хлопчик… не буди.
Вертолет. Лопасти хлопают по воздуху. Друг лежит в луже крови. Через минуту он должен умереть, этот славный белобрысый парень с голубыми глазами. Его все так и звали в полку – Василек. Такие песни пел – душа дугой закручивалась. За что? Зачем?
Обрыв, словно у работающего видеомагнитофона выдернули шнур.
… ихние дети. Да господи, что ж ты делаешь-то?! Ему от силы тринадцать лет, а он лезет прямо под танк. Это смертник, он весь напичкан тротилом, совсем как новогодняя елка. Маленький волчонок бросается под танк и разлетается в клочья. Машина повержена, у ребят серьезные повреждения ожоги и контузия в основном. А он, взрослый вроде бы мужик – плачет. Текут они, слезы, как-то совсем по-бабски. Как моча тогда перед вертолетом. Или когда в задницу осколком попало: весь взвод сочувствовал и ржал. Да и он сам через некоторое время хохотал. Когда оно зажило.
Снова обрыв. Глупо, конечно, сравнивать чужие воспоминания с видеозаписью или переключением каналов по ящику, но Бобу что-то больше в голову ничего не лезло. "Господи, ну какой же я серый. Как головенка-то болит, мать честная… хватит!!! ".
Но оно не отпускало. Мимо проплывали деревья, телеграфные столбы и проходящие мимо машины; в то же время перед глазами умирали люди и вскипала земля.
Гражданка. Он делает первые шаги по родной Рязани. Штатская одежда как-то стесняет его, непонятно отчего. Вроде бы все так, да все не так: и не так говорят, и не так себя ведут. Когда ночью где-то в небе пролетает вертолет, он вскакивает с кровати, рефлекторно пытаясь схватится за калаш. Которого нет. И сны. Лучше бы он не спал вообще… И хачи. Лучше бы они не жили…
И снова цепочка нарушилась. Максим уже не думал о войне, он думал о водке. И слава богу – от его мыслей голова больше не раскалывалась. Каким-то образом поток образов и мыслей иссяк, освободив воспаленное сознание.