– Уступаю, – согласился клиницист. – Я пришлю вам больную, которую мы еще не лечим. Она поступила к нам на этих днях. Найдите средство подступиться к волчанке, от души поблагодарим. Мы еще не поладили с ней.

Больная пришла в тот же день. Из истории ее болезни было известно, что зовут ее Ольга Петровна и ей двадцать семь лет. Четыре года назад у нее на щеке образовалась маленькая язва. Больная обратилась к врачу и после короткого лечения рентгеном выздоровела. Три недели спустя язва снова возникла и распространилась по всей щеке, захватив одним краем верхнюю часть носа, а другим – нижнюю челюсть. Волчанка не поддавалась усилиям врачей, и девушка, подавленная ужасной болезнью, отчаялась.

– Мне, право, все равно, – сказала она Филатову, – что со мной будут делать. Я во всем разуверилась, даже выздоровление не вернет мне утраченной веры… Ведь я однажды уже излечилась, а болезнь вернулась вновь.

То, что Филатов увидел, когда сняли повязку с лица, было ужасно. Багровые гнойники, хронически воспаленные, покрывали нижнюю челюсть, нос и левую щеку. На пораженную кожу наслаивались бурые корки, сливаясь то с синюшными пятнами, то с язвами ярко-красного цвета. На обезображенном лице возвышался распухший багровый нос. Только глаза, глубокие, синие, подернутые скорбью, и широкий белый лоб единственно уцелели в этой вспышке сил разрушения.

Труден путь экспериментатора, и велика его ответственность перед собственной совестью. Кто знает, какие чувства волновали Филатова, когда он выкраивал из-под челюсти больной полоску кожи, чтобы подшить на это место трупную ткань? Отдавал ли он себе отчет, как ему действовать, какой методике следовать: подшить ли эту кожу на самую язву, где-нибудь рядом или на здоровое и пораженное место одновременно? Не слишком ли мал трансплантат или, наоборот, не велик ли? В нужной ли мере он охлажден? Кто поручится, что холод, достаточный для перестройки роговой ткани, будет так же достаточен для кожной? Все было неясно и неопределенно, и над всем довлела несвойственная клинике последовательность; метод лечения рождался в морге и завершался у операционного стола…

Филатов вырезал у больной лоскуток кожи, частью здоровый, частью пораженный туберкулезом, и пришил на рану такую же полоску, взятую у трупа шестнадцатилетнего юноши и выдержанную пять суток на холоде.

Улучшение началось два дня спустя, но больная не хотела его замечать. Изъязвления по соседству с пересаженной кожей уменьшались, язвочка на крыле носа как бы съежилась, язвы на щеке немного сократились, опухоль носа значительно спала. Изо дня в день улучшалось здоровье больной, а в ее душевном состоянии не наступало перемен.

– Говорят, что от кожи покойника, – охотно собирала она все слухи, доходившие до нее, – можно заполучить любую заразу.

Ученый тоже так думал вначале и пережил в ту пору немало тревожных минут. Чтобы не сомневаться в чистоте материала, кожу хранили в условиях абсолютной стерильности. После того как сотрудники установили, что в охлажденной ткани микробы утрачивают свойственную им активность, а сифилитическая спирохета погибает, решено было материал для пересадки брать в морге. Все проверялось строжайшим путем, кровь доноров-трупов исследовалась, и все же Филатов не был после операции спокоен. Какой смысл рассказывать об этом больной, колебать и без того неустойчивую психику?

– Взгляните в зеркало, – приглашал он ее, – на переносице не осталось ни одной корочки. Кожа приняла почти здоровый вид. Будем объективны. Куда делись ваши язвы на щеке и на носу? И цвет лица у вас изменился, железы менее напряжены. Право, вам бы следовало больше нам доверять.

Он убеждал ее, что она будет по-прежнему красивой, волчанка навсегда оставит ее.

– Мне говорили, – вспоминала больная при этом, – что опыты к добру не приведут. После некоторых улучшений придет еще большая беда.

– Не может быть, – твердил ученый, – ухудшение невозможно.

– Говорят, что кожа покойников, – настойчиво повторяла она, – может привести к отравлению. С трупным ядом опасно шутить.

В течение месяца болезнь стремительно отступала, затем выздоровление приостановилось. Словно силы, приведшие механизм исцеления в движение, исчерпались – больше не наступало перемен. На эту заминку больная откликнулась горьким замечанием:

– Все понемногу сбывается. Сбудутся и предсказания насчет трупного яда.

Она не догадывалась, как больно это слышать ученому. Тяжелое горе лишило ее веры и сил, сделало жестокой к себе и к другим.

Филатов решил подстегнуть организм, влить новые силы в него. Он вырезал другой туберкулезный очаг на щеке и закрыл рану трупной кожей. Процесс улучшения возобновился, изъязвления бледнели, к лицу возвращался его естественный вид. И вдруг трансплантат захирел. Он высох, и вскоре возникла свежая язва на левой части лица. Еще одну пересадку провел Филатов: снова организм, подкрепленный извне, оказал сопротивление болезни. Однако на этом наблюдения оборвались: больная перестала являться в институт, не показывалась больше ученому.

– Всего более обидно, – жаловался сотрудникам ученый, – что она словно сбежала, исчезла, не простившись со мной.

Филатова ждал еще один удар, не менее тяжелый и скорбный: другая больная, которую лечили от волчанки, погибла.

«Не надо думать, что идеи тканевой терапии, – не без горечи записал он в те дни, – разворачивались сами собой. Так никогда или почти никогда не бывает. Идею надо всегда осуществлять усилием воли и ума, питать ее фактами, как растение – соками земли».

Возникли слухи, что больная погибла от трупного яда.

– Какая неосторожность, – раздавались голоса, – привить больному трупный яд! Сделать ее жертвой инфекции!

– Она не так уж нуждалась в лечении, – настаивали «очевидцы», – больная и без пересадки излечилась бы.

– Теперь надо думать, – кивали головой «благомыслящие» друзья клиницисты, – он образумится и оставит свои опасные методы.

– Смерть наступила от загнивания трансплантата, – шептались по углам. – Говорят, что донор погиб от злокачественной язвы.

Больная действительно стала жертвой инфекции и погибла от сепсиса. Верно и то, что ей пересадили лоскут кожи. И все же Филатов не подумал отказываться от лечения волчанки. Какие на то основания? Донор вовсе не погиб от злокачественной язвы, и трансплантат нисколько не загнил. Больной не могли привить трупный яд, так как лоскут был взят у нее же. Выкроив его из бедра, ученый выдержал эти ткани семь суток на холоде и пересадил их на рану лица. Пусть знают те, кто пустил эти ложные слухи, что смерть больной наступила от сепсиса – обычного спутника волчанки…

«Что ж, будем начеку, – сказал Филатов себе. – Климат явно не в нашу пользу. «У Карла есть враги!» Учтем это для себя и для потомства…»

Спустя несколько дней в клинику привели другую больную, и лечение волчанки пошло своим чередом. Ничто не могло ни замедлить, ни остановить осуществление идеи. Когда один из ученых дружелюбно заметил окулисту: «Далеко же вы, батенька, шагнули от круга глазных заболеваний!» – «Разве так далеко? – улыбнулся в ответ ученый. – Волчанка – болезнь кожи лица, хирурги эту область давно уступили окулистам. Не мне, так другому пришлось бы начинать».

Так, влюбленный в свою специальность, уверенный, что просторы ее не имеют границ, Филатов все дальше от нее уходил…