Не добившись желаемых результатов на себежском направлении, гитлеровское командование начало перегруппировку сил в район Опочки, где оборонялась 185-я моторизованная дивизия генерал-майора П. Л. Рудчука.

Перед фронтом этой дивизии простиралась река Великая. Правый фланг обороны упирался в заболоченный берег озера, левый — в лесной массив. Полки вырыли траншеи полного профиля, оборудовали пулеметные гнезда и капониры для пушек, которым предстояло вести огонь прямой наводкой.

— Да, Петр Лукич, здесь можно задать фашистам жару, — заметил я, осматривая позиции дивизии.

— А ты думал, мы лыком шиты? — усмехнулся довольный Рудчук.

Вечером 6 июля противник попытался с ходу прорвать здесь фронт, но был остановлен и потом отошел, потеряв 16 танков: 6 из них подорвались на минах, 10 подбили артиллеристы.

Мы понимали, что это всего лишь разведка боем. Не позже чем завтра утром гитлеровцы перейдут в решительное наступление главными силами, и нам следует провести некоторые дополнительные приготовления к отражению их удара. Этим мы и занялись. Сменили огневые позиции, подвезли боеприпасы, спланировали огонь перед фронтом дивизии по местам возможного сосредоточения противника и его артиллерийским позициям. Командирам мотострелковых полков генерал Рудчук приказал обязательно вырыть впереди первой траншеи одиночные колодезеобразные окопчики для истребителей танков и заблаговременно припасти там связки гранат, бутылки с горючей смесью. Проволочных заграждений ставить не рекомендовал. Командир дивизии предпочитал им минные заграждения.

Ночью я побывал во всех артиллерийских подразделениях, уточнил задачи каждому, проверил маскировку. Всю ночь провели на боевых позициях и П. Л. Рудчук, и его заместитель по политчасти А. И. Шмелев. Петр Лукич вдохновенно рассказывал бойцам о героизме своих товарищей в годы гражданской войны. При этом комдив не забывал подчеркнуть, что и сейчас в дивизии «подобрались герой к герою».

— Чем силен фашист? — спрашивал он и сам же отвечал: — Техникой. Стало быть, надо всеми способами и средствами уничтожать ее. Без техники неприятельский солдат куда слабее советского бойца!

— Товарищ генерал, да ведь техники-то у фашистов шибко много, — заметил боец с забинтованной шеей.

— Ну и что? В гражданскую войну белые тоже имели техники побольше, чем мы. Даже танки английские у них были, а мы все равно беляков колотили. Вчера вот сунулись фашисты, и шестнадцати танков у них — как не бывало, — с удовлетворением резюмировал генерал. — Танк, сынок, уязвим не меньше, чем мы с тобой. Дождись в своем окопчике, когда он подойдет поближе, и норови гранатой в гусеницу попасть, поджигай горючей смесью…

Бесхитростные беседы генерала с бойцами не пропали даром.

Настало утро, яркое, солнечное. Только река Великая была еще окутана туманом. С воем прилетел и с грохотом разорвался на позициях дивизии первый немецкий снаряд. За ним последовали сотни других. Через тридцать минут нанесла удар фашистская авиация. А как только самолеты сбросили бомбы, вдалеке загудели танковые моторы. За фашистскими танками густой темной массой двигалась мотопехота.

— Мать честная, сколько их прет! — воскликнул Рудчук. В голосе его слышался скорее азарт, нежели опаска. Оторвавшись от стереотрубы, он приказал начальнику артиллерии И. М. Макарову: — Действуй!

Впереди возникла стена подвижного заградительного огня. Несколько головных танков запылало. Другие обходили их, прибавляя скорость. В бой вступили орудия прямой наводки. Потом в сторону стальных махин, достигших первых наших окопов, полетели связки гранат.

Первая атака захлебнулась. Противник откатился, оставив на поле боя пылающие танки и трупы своих солдат.

— Так-то, сукины сыны! — потирал руки Рудчук.

Около двенадцати часов дня немцы возобновили наступление. Теперь за танками двигалось еще большее количество пехоты. И тут опять отличились наши артиллеристы.

— Молодцы! — кричал в телефонную трубку Рудчук. — Круши их, гадов!

Бой шел и в небе: там схватились с вражескими бомбардировщиками четыре «ястребка». Действовали они очень напористо, в считанные минуты уничтожили три «юнкерса», а остальных вынудили сбросить бомбы куда попало.

И вторая атака противника была отбита. Третью он предпринял уже на исходе дня. И опять на поле боя горели немецкие танки.

Один вражеский снаряд разорвался рядом с нашим блиндажом, в смотровую щель брызнул фонтан измельченной земли. Сверху на нас тоже потек песок, просочившийся меж бревнами наката.

— Фу ты, паразиты! — выругался Рудчук, протирая запорошенные глаза.

Дымовое облако снаружи и пыль, поднявшаяся внутри блиндажа, затрудняли наблюдение за полем боя. Я не вытерпел, вылез из укрытия. Не успел оглядеться, как по правой руке ударило чем-то тяжелым. От острой боли я даже присел. И тут же вернулся в блиндаж.

Увидев кровь на моей гимнастерке, Рудчук не стал задавать вопросов, только поморщился досадливо и приказал адъютанту:

— Врача и сестру сюда!

При первом же медосмотре выяснилось, что у меня пулевое ранение — перебита кость выше локтевого сустава. Сестра с трудом остановила кровь и наложила повязку.

А бой продолжался. И я продолжал командовать артиллерией, хотя от потери крови кружилась голова, а из глаз, как говорится, сыпались искры.

П. Л. Рудчук осторожно обнял меня и жестом приказал сестре отправить в полевой госпиталь.

Госпиталь размещался в Новоржеве. Туда и повезли меня на служебной машине. Вместе со мной посадили еще одного раненого — молодого врача. В полевом госпитале мы не задержались. После тщательной обработки ран нас обоих решено было эвакуировать санитарным поездом в Ленинград. Но тут поступили данные о немецком десанте, перехватившем где-то железную дорогу.

— Тогда везите в Москву, — распорядился главный врач.

На Москву, однако, поезд не шел из-за повреждения железнодорожного моста. Не оставалось ничего иного, как снова воспользоваться моей машиной. На ней и добрались до Клина, а там застряли: для въезда в Москву в ночное время требовался специальный пропуск. Пришлось звонить в московскую милицию. Оттуда прислали мотоциклиста, который и проводил нас до Главного военного госпиталя, в Лефортово.

Меня поместили в палату, где уже лежали двое: член Военного совета 10-й армии дивизионный комиссар Д. Г. Дубровский и обгоревший летчик из Московской зоны ПВО (фамилию его, к сожалению, запамятовал).

Утомленный дорогой, я быстро уснул, а когда проснулся, меня сразу повели в перевязочную. Она размещалась рядом с операционной, в дверях которой стояли два врача, причем один из них отчитывал другого.

— Вы коновал, а не хирург! — донеслось до меня.

Сопровождавшая меня сестра застыла на месте, едва переступив порог перевязочной. Повернувшись к ней, я тихо спросил:

— Кто это такой сердитый?

— Академик Бурденко, — шепнула она.

Оказалось, что хирург, которого академик назвал коновалом, только что ампутировал руку моему случайному попутчику.

Н. Н. Бурденко сам осмотрел мою рану. Покачал головой:

— Как угораздило! — И опять напустился на своего коллегу: — Смотрите, это ранение куда тяжелее. Что же, в ему будете ампутировать?

Хирург молчал.

— Резать легче всего. Лечить, лечить следует! Спасать при малейшей надежде спасти, — говорил академик, уже оставляя меня и удаляясь из перевязочной.

Мне наложили шину в виде так называемого аэроплана. Это было неудобно. Спать приходилось сидя, обложившись подушками.

Рана заживала медленно, а как не терпелось вернуться па фронт! Едва начал шевелить пальцами, стал хлопотать о выписке. Обратился с этой просьбой даже к Бурденко. Он осмотрел мою руку и, хмурясь, сказал:

— Рано, братец. Там нужны здоровые люди.

Частенько в госпиталь прибывали раненые из нашего корпуса. Я всегда искал встречи с ними, расспрашивал о делах. А иные сами заходили ко мне, справлялись о здоровье, передавали приветы, чаще всего от Анатолия Алексеевича Асейчева.