Далее Ронге заявляет:

«Необходимо было действовать немедленно»[318]

А почему, собственно говоря? — уместно задаться таким вопросом. Два или три месяца, если верить расхожим сведениям, охотились на преступника — и вдруг такая спешка? Он же ведь никуда и не убегал, как наверняка докладывали сыщики!..

Далее: «Прежде всего был вызван начальник генштаба фон Конрад, ужинавший в «Гранд отеле», и ему было сообщено о полученных данных. Он предложил сейчас же разыскать Редля и допросить его и согласился с предложением — дать возможность преступнику немедленно покончить с собой».[319]

В этом рассказе Ронге намеренно смешивает все в кучу, дабы затруднить понимание вопроса о том, кто именно и за какие именно решения должен был нести личную ответственность. Однако в этом нетрудно разобраться, обратившись к свидетельствам остальных участников событий.

Начнем с того, что Ронге имел право доклада, с одной стороны, своему непосредственному начальнику — Урбанскому, с другой — заместителю начальника Генштаба — Хёферу: последнее право было ему дано, напоминаем, в 1911 году. Этими-то своими правами, естественно, и воспользовался Ронге в данной ситуации.

Все эта процедура, однако, должна была потребовать вполне определенного и не малого времени — дело-то происходило в субботу вечером; вот и какого-то Кунца так и не смогли отыскать, и согласия коменданта города не получили!

В свою очередь Урбанский и Хёфер (или кто-то один из них) должны были возбудить срочный вопрос перед генералом Конрадом, которому одному принадлежало право распоряжаться большинством лиц, включившихся в последующую операцию.

Однако Конраду наверняка не подчинялась Венская полиция, действовавшая как бы сама по себе. Не имела права эта полиция и арестовывать полковника Редля — без разрешения коменданта Вены. На поведение засады у Почтамта или где-либо еще это не должно было оказывать прямого воздействия: сначала бы подозреваемого формально задержали, затем установили бы личность, а уж потом, если произошла поимка с поличным, заведомо получили бы разрешение на арест!

Иное дело — заранее намеченный арест: для его разрешения требовалось соблюдение всех формальностей и предъявление весомых оснований! У Ронге же отсутствие разрешения коменданта мотивировалось якобы срочностью необходимых действий: весьма подозрительный маневр этого фальсификатора, никак не отмеченный прочими живописателями «Дела Редля»!

Не известно, кстати, подчинялся ли комендант Вены генералу Конраду, скорее всего — нет!

Едва ли Конраду напрямую подчинялись и судебные военные власти — ниже, по крайней мере, будет приведен пример того, как они действовали явно вопреки его пожеланиям. Следовательно, и Ворличек трудился в последующие дни и часы как бы на общественных началах!

Эти формальные моменты очень важны!

Ситуация, так или иначе, потребовала запуска и раскручивания изрядной бюрократической машины. Нет недостатка в описаниях того, как это происходило.

Роуэн: «Ронге сообщил невероятную новость начальнику австрийско-венгерской секретной службы, генералу[320] Аугусту Урбански фон Остромицу. Тот был настолько перепуган услышанным, что поспешил в свою очередь доложить обо всем своему начальнику, генералу Конраду фон Хётцендорфу. /…/

Конрад фон Хётцендорф, ужинавший с друзьями в «Гранд-отеле», едва получив известие о предательстве Редля, сразу же выстроил ассоциативную цепочку: Редль — 8-й корпус — «план три»».[321]

В тексте Роуэна, много ниже, дается объяснение того, что же такое таинственный «план три». По мнению Роуэна, это был план действий Австро-Венгерской армии против Сербии.[322]

Роуэн лихо изображает дальнейший ход мыслей и высказываний Конрада:

«Несколько мгновений начальник генштаба пребывал в явной растерянности, ведь в «плане три» были отражены последние технические и тактические соображения его лично и лучших умов его штаба.

— Мы должны от него самого услышать, насколько далеко зашло его предательство, — произнес Конрад, — потом он должен умереть… Причину его смерти не должен знать никто. Возьмите еще троих офицеров — Ронге, Хофера и Венцеля Форличека. Все должно быть закончено еще сегодня ночью».[323]

Роуэн забывает объяснить, к кому именно было обращено это распоряжение, и тут мы должны снова вернуться к воспоминаниям Ронге, а также, как было обещано, использовать свидетельства Урбанского, а теперь и самого Конрада.

Ронге весьма красноречиво умалчивает о собственной роли в совещании, вроде бы решившим судьбу Редля.

Урбанский свидетельствует, что это совещание проходило втроем: Конрад, Ронге и сам Урбанский. Происходило оно где-то в подсобном помещении ресторана в «Гранд-отеле», где ужинал Конрад; последний почему-то в это время проживал в данном отеле,[324] но нам совершенно не важны его тогдашние жилищные условия.

Урбанский делает упор на то, что говорил сам Конрад. При этом в тексте Урбанского лишь одна фраза взята в кавычки, передавая прямую речь начальника Генштаба: «Арестовать предателя, допросить, выяснить объем предательства!»[325] Последующее изложено в несколько обезличенном виде: у читателя создается четкое впечатление, что продолжается речь Конрада, но Урбанский как бы уходит от того, чтобы зафиксировать это совершенно точно.

Содержание же высказываний передается в исключительно решительных формулировках: Мы должны избавить вооруженные силы от этого потрясения! Предатель не имеет права жить! Если нет причин против этого, то предатель должен предстать перед небесным судьей![326] — последнее звучит как совершенно недвусмысленный призыв к убийству — так оно, возможно, и происходило на самом деле!

Урбанский подчеркнул, что мнение Конрада стало руководством ко всему последующему, однако не отрицал, что оно основывалось на сообщениях двоих остальных — то есть Ронге и его самого. Сразу возникает несколько недоуменный вопрос: а чем это мог сам Урбанский дополнить доклад Ронге?

Но на этот вопрос мы-таки сможем позднее получить ответ!

Они трое, также пишет Урбанский, и были единственными, полностью понимавшими всю суть сложившейся ситуации. Их мнение оказалось единогласным, а принятое решение — единственно возможным.[327]

Отметим в силу изложенного чуть выше, что даже закавыченный кусок речи Конрада не мог являться приказом: формально он, судя по всему, не имел права самолично отдавать приказ об аресте какого-либо полковника — ведь Генштабу подчинялось проведение оперативно-стратегических мероприятий, а не решение всех военных вопросов вообще!

Следовательно, Конрад мог лишь посоветывать своим подчиненным Урбанскому и Ронге действовать так, а не иначе! Другие же участники операции — полиция и судебные органы — и вовсе, повторяем, пребывали вне круга подчинения начальнику Генштаба.

Рассказ о Редле занимает ничтожное место в шеститомных мемуарах фельдмаршала Конрада, опубликованных в 1922 году.

Свидетельство самого Конрада построено по следующей схеме: он подчеркивает, что все случившееся явилось для него крайним потрясением; подтверждает состав участников совещания, называя Урбанского и Ронге не по именам, а по занимаемым ими должностям; отмечает, что существо дела доложил начальник контрразведывательной группы (т. е. Ронге). Этот последний сообщил, что долговременно проводившаяся операция по выявлению неизвестного шпиона принесла неожиданный результат — им оказался полковник Редль.[328]