Чисто механическая работа для него оказалась крайне сложной: ему не удавалось разжечь в себе священный огонь, и машина довольно плохо слушалась его пальцев; его старания были напрасны, и месяц спустя он ошибался чаще, нежели в первый день, а ведь от усердия он чуть не терял рассудок.

С ним, впрочем, обращались сурово, чтобы подавить любые поползновения к независимости, равно как и артистические наклонности. У Мишеля не оставалось ни одного свободного воскресенья, ни одного вечера, который он мог бы посвятить дядюшке. Единственным утешением было втайне переписываться с ним.

Вскоре юноша впал в уныние, им овладевало отвращение; выполнять работу подручного при машине стало превыше его сил.

В конце ноября у господ Касмодажа, Бутардена-сына и кассира состоялся следующий разговор:

— Этот юноша отличается высочайшей бестолковостью, — говорил банкир.

— Любовь к истине заставляет меня согласиться с этим, — отзывался кассир.

— Он — то, что когда-то именовалось артистом, — подхватывал Атаназ, — и кого мы теперь называем сумасбродом.

— В его руках машина становится опасным орудием, — продолжал банкир, — он нам преподносит сложение вместо вычитания и ни разу не сподобился подсчитать хотя бы пятнадцатипроцентный доход!

— Просто убого, — вторил кузен.

— Но где же занять его? — спросил кассир.

— Читать он умеет? — осведомился г-н Касмодаж.

— Можно предположить, — ответил Атаназ не без сомнения.

— Может быть, использовать его при Главной Книге? Он бы диктовал Кенсоннасу, тот требует подмоги.

— Вы правы, — заметил кузен, — диктовать — максимум, на что он способен, так как у него отвратительный почерк.

— Подумать только, и это в наше время, когда все пишут красиво, — откликнулся кассир.

— Если он не справится с новой работой, — сказал г-н Касмодаж, — он будет годен лишь на то, чтобы подметать помещения!

— И то еще, — обронил кузен.

— Позовите его, — велел банкир. Мишель предстал перед грозным триумвиратом.

— Месье Дюфренуа, — обратился к нему глава банкирского дома, скривив губы в самой презрительной улыбке, на какую только был способен, — ваша вопиющая непригодность вынуждает нас освободить вас от управления машиной № 4; получаемые вами результаты являются неизменной причиной ошибок в наших книгах, это не может продолжаться.

— Я сожалею, месье… — холодно ответил Мишель.

— Ваши сожаления никому не нужны, — жестко оборвал его банкир, — отныне вы будете приданы Главной Книге. Меня заверили, что вы умеете читать. Вы будете диктовать.

Мишель не проронил в ответ ни слова. Какая была ему разница! Главная Книга или Машина, одно стоило другого! Так что он откланялся, предварительно осведомившись о том, когда ему приступить к новым обязанностям.

— Завтра, — ответил Атаназ, — месье Кенсоннас будет предупрежден.

Наш молодой человек покинул контору, размышляя не о новой работе, а об этом Кенсоннасе,[29] одно имя которого наводило на него страх. Что мог представлять собой этот человек? Какой-нибудь тип, постаревший на переписывании статей Главной Книги, он, наверное, добрых лет шестьдесят занимался подведением баланса текущих счетов, лихорадочно подбивая сальдо и исступленно погашая записи. Одному лишь удивлялся Мишель — что бухгалтера еще не заменили машиной.

И все же он по-настоящему обрадовался, что может расстаться со своей счетной машиной; он гордился тем, что плохо управлял ею; ее сходство с фортепьяно было фальшивым, и это претило юноше.

Закрывшись в своей комнате и погрузившись в размышления, Мишель не заметил, как настала ночь; он лег, но не мог уснуть, 6 его воспаленном мозгу рождались кошмары. Главная Книга вырастала до фантастических размеров; то ему виделось, что он — иссушенный лист из гербария, зажатый меж белых листов Книги, то он ощущал себя пленником переплета, грозившего раздавить юношу под тяжестью медных оков.

Он приподнялся во власти сильного возбуждения, непреодолимого желания взглянуть на этот чудовищный механизм.

— Конечно, это ребячество, — сказал он сам себе, — но, по крайней мере, все станет ясным.

Он спрыгнул с постели, открыл дверь и, ощупью, спотыкаясь, вытянув руки, моргая в темноте, отважно отправился в конторские помещения.[30]

В просторных залах было темно и тихо, а ведь днем их заполнял тот характерный для банков шум, что складывается из громыхания высыпаемого из мешков серебра, перезвона золотых монет, шуршания банкнот, скрипа перьев по бумаге. Мишель двигался наудачу, теряясь в этом лабиринте; не будучи по-настоящему уверен в местонахождении Главной Книги, он все-таки продвигался. Ему пришлось пройти через машинный зал, он различал в темноте счетные машины.

— Они спят, — подумал юноша, — они не считают!

И он продолжил свою рекогносцировку, свернув в зал, где были расположены гигантские кассы, то и дело наталкиваясь на них.

Вдруг он почувствовал, что почва уходит у него из-под ног, раздался жуткий грохот; двери залов с лязгом закрылись; засовы и задвижки мигом упали в свои пазы; оглушительно заревели спрятанные в карнизах сирены; все залы внезапно залились светом, в то время как Мишель продолжал скользить вниз, будто проваливался в какую-то бездонную пропасть.

Испуганный, охваченный паникой, в момент, когда твердая почва вновь, казалось, появилась под ногами, он хотел было убежать. Как бы не так! Он очутился в стальной клетке.

К нему бросились полуодетые люди.

— Это вор! — кричал один.

— Он пойман! — отзывался другой.

— Пошлите за полицией!

Мишелю не понадобилось много времени, чтобы распознать среди свидетелей своего несчастья г-на Касмодажа и кузена Атаназа.

— Вы? — воскликнул один.

— Он? — вскричал другой.

— Вы собирались очистить мою кассу! — Только этого еще не хватало!

— Да он лунатик, — заметил кто-то.

Большинство людей в ночных рубашках присоединилось к этому последнему мнению, что и спасло честь юного Дюфренуа. Пленник, невинная жертва усовершенствованных касс, что умеют сами защитить себя, был освобожден.

Ведь протягивая перед собой в темноте руки, Мишель притронулся к Кассе ценностей, чувствительной и целомудренной, как юная девушка; сразу же включился механизм безопасности, подвижной пол разверзнулся, а в залах под стук резко захлопнувшихся дверей зажглось электрическое освещение. Служащие, разбуженные мощными гудками, бросились к клетке, провалившейся в подвал.

— Теперь будете знать, — сказал банкир молодому человеку, — как прогуливаться там, где вам нечего делать!

Мишель, сгоравший от стыда, не нашел, что ответить.

— А какой хитроумный механизм! — воскликнул Атаназ.

— И все же, — возразил ему г-н Касмодаж, — его только тогда можно будет назвать совершенным, когда вор, заключенный в запечатанный вагон, с помощью толкающего пружинного устройства будет напрямую доставляться в полицейскую префектуру!

— Более того, — подумал Мишель, — когда машина сама будет применять к вору статью кодекса, трактующую о грабежах со взломом!

Но он оставил про себя это замечание и убежал под насмешки присутствующих.