Стал собираться и мой друг Кальман.

А почему бы, подумалось мне, не проводить друга до дома, пусть взрослые здесь одни попируют. Так и решил, а пока я у отца дозволения спрашивал, господин Капдошка уже вышел.

Тетя Амали, махнув ему вслед, предостерегающе напутствовала нас:

— Будьте только очень осторожны, не то… Этот господин Капдошка бо-ольшой ловкач!

Мы пообещали быть начеку, с тем и вышли из дому.

А у самых ворот поджидал нас Капдошка. Делать нечего, отправились мы при лунном свете по тихой улочке втроем. Господин Капдошка всю дорогу выказывал свое к нам дружелюбие, мы же старались говорить поменьше и то с оглядкой. Перед корчмой нам все-таки пришлось остановиться, потому что он весьма учтиво пригласил:

— Окажите мне честь — только по стаканчику!

Я пребывал в отличном настроении и, польщенный таким приглашением взрослого, готов был согласиться, но все же вопросительно глянул на Кальмана. В глазах у него тоже засветилась надежда: склонившись ко мне, он поведал, что у корчмаря дочь чудо как хороша и лет ей шестнадцать.

— Может, повезет, посмотрим на красавицу, — добавил он.

Вот, значит, мы и вошли.

Сначала очутились в темном помещении. Скупой свет проникал из соседней комнаты через отворенную дверь. Я не успел еще разобрать, куда ногою ступить в этой кладовке, где, похоже, хранились корчмаревы торговые припасы, а господин Капдошка уже проник в зал. Шагнув за ним следом, мы обнаружили довольно большую компанию.

За столом сидело около дюжины мужчин, по виду все местные.

Господин Капдошка представил нас почтенному обществу, выдав за своих подопечных. К нам отнеслись радушно, приняли и усадили на свободные места; сам господин Капдошка, очевидно близко Знавший всех присутствующих, изловчился и протиснулся во главу стола.

— Эй, корчмарь! — крикнул он, едва успев сесть.

На крик отозвались дверные петли, и в зал вошел громадный кривой человек.

— Это, что ли, твоя красавица? — шепнул я Кальману, когда одноглазый великан вышел под лампу, на свет.

— Скажешь тоже. Это ее отец! — ответил Кальман.

Очень нас развеселило, что вместо шестнадцатилетней девушки явилось к нам этакое чудище; а пока мы смеялись, господин Капдошка заказал две бутылки вина и принялся угощать всех подряд. Он бойко наливал в стаканы, а я тем временем оглядывал посетителей. Все, сколько их ни было в той гирлянде вокруг стола, явно были людьми простыми и бедными. Лишь один из них, мой сосед справа, казался человеком бывалым, позже мне представился случай убедиться в своей правоте, когда я узнал, что этот Фюгеди дослужился в армии до сержанта. Сидевший напротив меня наверняка был кузнецом: засученные рукава рубашки открывали его мускулистые руки и кожа лица продубилась от жара и копоти.

Признаться, чувствовал я себя в такой компании неплохо.

Потихоньку завязалась беседа, и даже нам, младшим, удавалось изредка вставить слово; все же общего веселья не получалось, хотя время от времени то один, то другой оживлял застолье острым словцом. Перелом наступил, лишь когда Фюгеди, который сержантом служил, завел речь о войне. Тут Янош Капдошка перебил его и с ученым видом стал рассуждать о том, какое нынче хитроумное и тонкое бывает оружие; мол, люди такими рождаются, что им обязательно войну подавай и убийство без всякой причины.

— А вот мы все людьми родились, да только не такими! — возразил кузнец.

— И войны случаются не оттого, — вставил Фюгеди, — что люди от рождения плохи. Просто есть среди них некоторые, что считают, будто сами порох выдумали.

Любой мог догадаться: Фюгеди намекал на Капдошку.

— Ах, некоторые?! — взвился тот.

— Да, и среди них один особенно, — ответил Фюгеди.

Все от души расхохотались, потому что прямо видно было, как господин Капдошка распаляет свои мозги и оттачивает, готовя к бою, злые слова. Усидеть на месте ему становилось невмоготу, он то и дело дергался, привставал, проворные глазки, сверкая, метались из угла в угол, будто начиненные взрывчаткой. Казалось, он и думать о чем бы то ни было, кроме пороха, позабыл, оттого и речь скороговоркой повел все о нем, стал рассказывать, как изобрели порох в древнем Китае еще задолго до рождества Христова. Делают порох из серы, древесного угля и селитры, причем рассчитать надо таким образом, чтобы селитры в смеси было как можно больше: в ней-то и заключается злость пороха. Он точно наяву смешивал перед нами этот состав, затем нагрел его до четырехсот градусов и пустил в размол в особую мельницу с бронзовыми шарами, а после стал сжимать получившийся порошок в стальном прессе под ужасным давлением.

Мы слушали его затаив дыхание.

— Бах-бабах! — крикнул вдруг кто-то.

Все ощутили такое потрясение, будто и вправду порох взорвался. Сержант Фюгеди на это «бах-бабах» вскочил в таком отчаянном порыве — ну прямо хоть сейчас же на фронт отправляй.

Этого-то как раз и добивался господин Капдошка, стараясь распалить своих слушателей, окутать их едким вонючим дымом. Потому что в таком запале легко науськать людей друг на друга, скрыв при этом под копотью злые намерения.

— Сядьте-ка! — резко сказал он Фюгеди.

— С какой это стати я должен садиться?! — огрызнулся тот.

— Просто извольте сесть!

— Вот еще! А кто в артиллерии служил: вы или я?

Янош Капдошка выбросил руку вперед и стал толчками опускать свою сухую ладонь, словно вгоняя Фюгеди в землю.

— Сядьте-сядьте! — повторил он надменно. — Здесь вам не тайное сборище!

— О каком это вы таком сборище? — напряженно прищурился Фюгеди.

— Ладно уж, чего там… — отвечал Капдошка. — Какие могут быть от меня секреты, покуда я с кузнецом вожу дружбу?

— Про что это вы могли от меня узнать? — удивился кузнец.

— Ох, худо, когда у такого богатыря память девичья.

— Да я с вами, уважаемый, и не разговаривал вовсе!

— Как же, не разговаривал! — продолжал давить Капдошка. — А молотилку, про которую давеча хозяева толковали, я, что ли, собирался к рукам прибрать? Или все-таки вы? Неужто откажетесь?!

Люди за столом переглядывались.

Дело в том, что в последнее время в деревне действительно ломали голову, как бы всем сообща обзавестись молотилкой, чтобы не зависеть больше от господина Капдошки, который год за годом грабил народ.

Взгляд Фюгеди, ядовитый и злой, безжалостно впился в кузнеца.

— Значит, ты всех нас предал?

— Ни слова я ему не говорил! — защищался тот.

— Продал наизлейшему врагу!

— Ты же слышишь: не говорил я ему ничего!

Янош Капдошка смеялся, точно сам дьявол, между тем соображая, что сейчас самое время топить кузнеца: еще чуть-чуть — и тот захлебнется, а сам он, Капдошка, избавится от призрака общественной молотилки.

— Ах, говорил — не говорил, говорил — не говорил… — повторял он, ухмыляясь.

Фюгеди, словно ухватившись за подсказку, яростно набросился на кузнеца:

— Так говорил?

— Не говорил! — ответил тот.

— Говорил?!

— Не говорил!!

Какое-то время Фюгеди с кузнецом продолжали препираться, и под крики «говорил» и ответное «не говорил» господин Капдошка, желчно и зло ухмыляясь, подбадривал спорящих взмахами руки, мол, шибче, шибче! И так он на них давил да и они друг на друга, что наконец Фюгеди запустил в кузнеца бутылкой. Ну, тут уж кузнец взметнулся со своего места, и мы, остальные, конечно, тоже. Стол опрокинули сразу, позабыв о бутылках; драка вмиг завязалась такая, что фонарь заплясал на цепи у людей над головами. Все кругом крушилось-рушилось.

Вдруг кузнец страшно взревел и растянулся на полу, весь в крови.

Стало тихо.

И тут выступил из-за боковой двери, где он наверняка подслушивал, кривой корчмарь. Своим одиноким глазом он как бы оценил нанесенный урон, а затем медленно подошел к исходившему кровью кузнецу.

— Жив пока, — сообщил он.

И правда, пока еще кузнец был жив.

Люди столпились вокруг, стараясь хоть чем-нибудь ему помочь; Фюгеди, прислонясь к двери, горько зарыдал.