Не в моем обыкновении предварять небольшие истории вступительным словом, но в данном случае мне захотелось кое-что напомнить читателям и любителям Саги о Великом Киммерийце. А именно следущее: насколько я знаю, ни один из авторов, писавших о приключениях Конана Варвара, не касался обстоятельств, при которых наш герой научился читать. Если я не прав, то не откажусь признать свою ошибку, если мне сообщат, в каком романе или новелле рассказывается, как Конан овладел письменностью — аквилонской, туранской, стигийской или любой иной. Он, несомненно, умел читать (сей факт отмечается во многих произведениях), а уж считал монету лучше некуда! Он разбирался в денежных знаках всех стран хайборийского мира, понимал толк в драгоценных камнях, в стоимости и качестве всевозможных товаров, был знатоком оружия и военного дела, мог управлять кораблем и отыскивать дорогу по звездам. Словом, он вовсе не являлся таким уж варваром, а был весьма образованным для своего времени человеком. Но основное — грамота! Без грамоты Конан не сделался бы удачливым вором, а тем более предводителем крупных пиратских и разбойничьих шаек, капитаном наемников, военачальником и, наконец, королем. Я полагаю, что искусством чтения и письма он овладел в юности, и к двадцати годам был уже вполне образован на этот счет. Вряд ли он обучился грамоте в Киммерии, ибо в такой невежественной и дикой стране меч и секиру предпочитали книге и перу, а суровая жизнь не способствовала научным занятиям. Может быть, в детстве он знал руны, но они воспринимались Конаном скорее как таинственные священные знаки, отгоняющие злое колдовство, а не как буквы алфавита, способные запечатлеть слова, речи и мысли. Где же тогда он овладел грамотой? Безусловно, в одном из заморанских городов, в Шадизаре или Аренджуне, где ему довелось провести два или три года, с семнадцати до девятнадцати или двадцати лет. Там Конан обучался воровскому искусству, а виданое ли дело, чтобы настоящий вор не умел читать? Ведь грамота для него такой же элемент профессионализма, как умение лазать по крышам, пользоваться отмычкой и пересчитывать туранские золотые в аквилонскую серебряную монету! Итак, я предположил, что Конан обучился чтению и письму в Шадизаре, вскоре после своего появления в этой воровской столице хайборийского мира. Ну, а раз Конан играл роль ученика, то был, разумеется, у него и учитель, которого мне хотелось представить не только мудрым, но еще и добрым благородным человеком. Таким, который дарит знание бескорыстно, ибо уверен, что оно возвратится к нему умноженным стократ.

Майкл Мэнсон,

Санкт-Петербург, 1996 г.

У этой новеллы забавная история. Я написал ее в июне 1996 года для цикла «Шадизарские ночи», но опубликована она не была. Как сказано в первом предисловии, сюжет новеллы таков: юный Конан обучается грамоте. По моему авторскому желанию некоторые буквы хайборийского алфавита в тексте новеллы полагалось изобразить в виде рисованных рун, что, видимо, превосходило полиграфические возможности издателя, и по этой причине рассказ не был напечатан. А я про него благополучно забыл. В мае этого года ко мне обратилась с письмом Елена (ник Bingam Vici), читательница (и почитательница) историй о Конане Варваре. Елена интересовалась, где и когда была опубликована моя новелла «Мудрец Арруб». Собравшись ответить ей, я просмотрел тридцать пять первых томов Конанианы — то, что было издано до меня, после меня и в тот период, когда я занимался этим проектом, — но в книгах новеллы не нашел. Затем отправился на сайт cimmeria.ru, где собраны практически все произведения о Конане, но и там под моим псевдонимом (Майкл Мэнсон) «Мудреца Арруба» тоже не имелось. Однако я помнил, что эта новелла была мною написана. Пришлось поискать в коробке со старыми дискетами, где «Мудрец» и обнаружился. Теперь, спустя тринадцать лет, эта история возвращается к читателям — благодаря Елене. Поэтому не удивляйтесь, что я посвятил «Мудреца Арруба» ей.

Михаил Ахманов. он же —

Майкл Мэнсон

Санкт-Петербург, май 2009 г.

В одном из узких и смрадных тупичков Пустыньки, шадизарского воровского квартала, под раскидистым тополем с пыльной кроной притулась небольшая хижина. Впрочем, назвать это строение хижиной, лачугой или, тем более, домом, значило бы оказать ему слишком большую честь; скорее эта хибарка напоминала нечто среднее между собачьей конурой и сараем, где у рачительного хозяина хранится всякий хлам — того сорта, что использовать нельзя, а выбросить жалко.

В этом логовище была единственная комнатушка с земляным полом, тесная и грязноватая; в ней с трудом помещались ложе, с которого свисал потертый ковер, пара кривоногих табуретов, некое подобие стола, сбитого из неструганных досок, и шкаф, самый солидный предмет обстановки, занимавший едва ли не четверть всей каморки. Шкаф, безусловно, знавал лучшие дни, но теперь резьба на нем потрескалась, краска облупилась, цветные стекла, украшавшие дверцы, исчезли, и зиявшие на их месте дыры казались пустыми глазницами в отполированном ветрами и дождями черепе. Шкаф, однако, был еще прочен: массивное сооружение семи локтей в высоту и пяти в ширину могло прослужить еще немало лет. Во всяком случае, шкаф пережил бы владельца этого убогого жилища, который мог закончить свой земной путь либо на виселице, либо под топором палача, либо в одном из шадизарских каналов, самом грязном и мерзком, где воды мешались с нечистотами.

Но день этот еще не настал, и Ши Шелам, хозяин лачуги у развесистого тополя, пока оставался в добром здравии, с завидным искусством избегая и веревки, и топора, и неласковых рук конкурентов по воровскому промыслу. Недаром его звали Ловкачом; в Шадизаре эта кличка что-нибудь да значила! По внешности своей Ловкач являлся типичным заморанцем — невысоким, черноволосым, тощим и смугловатым, с близко посаженными темными глазками и острой мордочкой хорька. И нрав у него был как у хорька — Ши Шелам умел разнюхать, где что плохо лежит, не забывая при том об осторожности. Незаменимый помощник и наставник для начинающего вора!

Тот, кто был учеником Шелама, расположился сейчас на табурете, едва способном выдержать тяжесть его огромного, мускулистого, плотно сбитого тела. Совсем молодой парень, лет семнадцати или восемнадцати на вид, с копной черных длинных волос, синеглазый, с крепкими челюстями и упрямым выражением на лице; высокий рост, могучие плечи и грубоватые, будто высеченные из камня черты выдавали в нем варвара.

Он и был варваром, уроженцем киммерийских гор, желавшим, как и многие его соплеменники, снискать славу, почести и богатство в изнеженных странах юга. Звали его Конаном; и, обладая характером независимым и своевольным, он пока что не собирался продавать свой меч и служить наемником в войске какого-нибудь великого владыки, властелина Турана, Зингары или Аквилонии; он жаждал свободы и золота, и лишь два занятия, как ему казалось, могли обеспечить и то, и другое: воровство и грабеж. Что касается разбойничьей науки, то ее он уже постиг, поскольку самым важным в ней являлись воинское умение, сила и бесстрашие; а вот в воровском деле он был еще учеником. Ведь воровать — не грабить; тут нужны искусное обращение с запорами да замками, ловкость рук, острота взгляда и немалые познания в части сбыта драгоценных камней, тонкого сукна, парчи и шелка, сосудов из фарфора и стекла, редкостных пряностей и остальных сокровищ, что плохо лежат в хозяйской кладовой. К тому же настоящий вор должен разбираться в монетах полусотни стран, знать, скольким серебряным немедийским драконам равен туранский диск с профилем владыки Илдиза и сколько меди подмешивают в золотые Офира, Коринфии Аргоса и Шема. Не лишним являлось и умение считать, писать и читать. Большую часть этих премудростей, включая счет, Конан осваивал с успехом, но вот грамота в голову ему не лезла никак; пальцы его привыкли сжимать эфес меча и топорище секиры, а не перо и стиль.