– Как это возможно, – с недоумением спросила она, – что два человека, будучи женатыми почти два года и живущие вместе друг с другом все это время на самом деле не знают друг друга вообще?

Он с сожалением улыбнулся.

– Поразительно, не так ли? – произнес он. – Но подумай о том, какое прекрасное время раскрывается перед нами, Эстель. Я так много хочу тебе поведать, если только смогу подобрать слова. И так много хочу услышать о тебе.

– У меня наоборот много слов, – сказала молодая графиня. – Ты знаешь, Алан, меня не так легко остановить, когда я начинаю.

– Но прежде ты всегда обращалась к другим людям, – уточнил он. – Очень редко ко мне, наверное, потому что считала, что я не захочу тебя слушать. О, Эстель!

Он притянул ее к себе и стал укачивать в своих объятиях.

Ее руки обхватили его. Она сцепила их за его спиной и внезапно рассмеялась.

– Мне нравятся два моих подарка, – счастливо проговорила она. – По одному на каждой руке. Но третий подарок мне нравится еще больше, Алан. Тот, который я держу в своих руках.

– Это место под омелой вдохновило нас на такое откровение, – сказал он, целуя ее снова. – Возможно, нам стоит взять ее наверх с собой, Эстель, и повесить над кроватью.

Она вспыхнула и тоже улыбнулась мужу.

– Мы никогда там ни в чем не нуждались, – напомнила она.

Он взял ее за правую руку, радостно улыбнулся своему рождественскому подарку, который держал, и увлек ее в направлении двери и лестницы, – впервые за их совместную жизнь, – ведя к собственной спальне.

***

Слуг пригласили в гостиную для вручения им рождественских подарков, поварихе вручили первой, так как она категорически отказалась оставить кухню дольше, чем на пять минут.

Граф Лайл предоставил право жене раздавать подарки, довольствуясь дружеским пожатием руки с каждым из слуг и перекидываясь с ними несколькими словами. Этим утром Эстель просто светилась от счастья, и граф думал, неужели и он выглядит так же. Но сомневался в этом.

Никто не был способен светиться так, как она.

Так или иначе, ему не свойственно выставлять свои чувства напоказ. Он, несомненно, выглядит как всегда – молчаливым и неулыбчивым, размышлял граф с некоторым сожалением, специально пересиливая себя и улыбаясь одной из служанок, которая совсем не представляла, куда ей деться, когда стало ясно, что она пожимает руку своего работодателя, которого редко видела.

Но граф еще сильнее поразил служанку своим вопросом, спросив, до конца ли она выздоровела от простуды, которая держала ее в постели два дня на прошлой неделе, и тем самым, показывая ей, что очень хорошо осведомлен, кто она такая. Невозможно, просто невозможно, чтобы Эстель чувствовала себя счастливее, чем он. Он надеялся, что она счастлива так же, как и он, но быть счастливым еще сильней просто невозможно.

Он знал, что свет и радость в ней, которые так и притягивали к себе взгляды окружающих с тех пор, как она появилась в комнате для завтраков, и потом, когда все перешли в гостиную, чтобы раскрыть подарки, вызвал он. Эстель светилась, потому что он любил ее и говорил ей об этом, и показывал ей это на протяжении всей ночи, точнее, на том промежутке времени, который остался от ночи, когда они пошли в кровать.

Действительно, просто удивительно, что она не зевает и у нее нет темных кругов под глазами, которые бы сказали окружающим, что она всю ночь не сомкнула глаз. Когда они не занимались любовью, то просто разговаривали. Они оба старались впихнуть мысли, чувства и события прожитой жизни в одну короткую ночь совместных признаний. Когда они замолкали, переводя дыхание, то по большей части использовали эти паузы, чтобы заняться любовью и продолжить их беседы в форме любовного шепота и незапоминающейся бессмыслицы.

Казалось, что они заснули перед самым появлением камердинера, который вошел в графскую спальню из гардероба, что он обычно делал по утрам, чтобы раскрыть шторы на окнах. Как удачно, что время года позволило графу укутать Эстель в одеяло до самой шеи, потому что под одеялом на ней, равно как и на нем, ничего не было.

Бедный Хиггинс примерз к месту, когда бросил взгляд на кровать и увидел хозяина, едва ли сознающего, что его щека лежит на темных кудрях, в беспорядке разметавшихся по подушке. Бедный мужчина буквально попятился из комнаты.

Эстель, к счастью, спала, не ведая о вторжении, пока он через несколько минут не разбудил ее поцелуями. Он с изумлением и улыбкой увидел, как румянец покрыл все ее лицо и шею. И это после двух лет брака!

Эстель только что вручила Ники его подарок, и, ребенок, каковым Ники и являлся, тут же стал открывать его. Она села рядом, обняла его за тонкую талию, не обращая внимания на присутствие всех гостей и слуг. Она смотрела на него с улыбкой и видела его удивленный взгляд, и как у него отвисла челюсть, когда он достал часы – первые в его жизни.

Она радостно рассмеялась.

– Это часы для тебя, Ники, – сказала она, – чтобы ты всегда знал, который час. Ты знаешь, как определить время?

– Нет, миссис, – сказал он своим тоненьким голоском, не отрывая глаз от своего нового сокровища.

– Тогда я научу тебя, – сказала она, обнимая его и целуя в щечку. – И когда ты поедешь в поместье с мамой и сестрой, то будешь знать, когда пришло время идти на конюшню ухаживать за лошадьми, а когда настало время возвращаться из школы домой. Счастливого Рождества, дорогой.

Он провел одним пальцем по серебряному корпусу часов, будто был не совсем уверен, что они настоящие.

– Его светлость и я также приедем в поместье после Рождества, – сказала она. – Мы встретим твою маму и сестру. Как ее зовут?

– Элси, – он сказал и затем добавил торопливо, – миссис.

– Ты, наверное, хочешь идти, – сказала она, целуя его снова в щечку. – Я слышала, что один из лакеев должен сопровождать тебя и нести корзину с едой твоей маме, а потом вечером проводить назад. Удачного тебе дня!

– Но ему не надо провожать меня, – сказал ребенок, собравшись с духом, – я знаю дорогу.

Эстель улыбнулась, а граф протянул ему руку и весьма серьезно сказал:

– Счастливого Рождества, Ники. Ее светлость и я очень счастливы, что ты пришел к нам.

Ребенок с усилием поднял глаза и взглянул в страшные глаза хозяина, но увидел в них только доброжелательность. Он повернулся, чтобы уйти, но в последнее мгновение выхватил из бриджей тряпку и почти впихнул ее в руки Эстель.

– Это вам, – буркнул он, и вышел из комнаты прежде, чем она успела отреагировать.

– О, Алан, он подарил мне свою морскую ракушку, – сказала она мужу с некоторым замешательством прежде, чем ее снова закружило в водовороте шума и суматохи утра.

Прошел час прежде, чем наступило относительное затишье, когда граф Лайл позволил себе взять жену за руку и прошептать на ухо предложение исчезнуть на полчаса. Она схватила полузабытую тряпку, и они покинули комнату.

– Я желал тебе счастливого Рождества очень ранним утром под омелой, – сказал он с улыбкой, когда дверь в кабинет была благополучно за ними закрыта, – и ранним утром после того, как закончил будить тебя. Но я чувствую потребность снова это повторить. Счастливого Рождества, Эстель. – Он по очереди поднес ее руки к своим губам, целуя сначала кольцо, которое он подарил ей, а затем то, которое подарила она ему. – Полагаю, что мы ввели оригинальную моду: два почти идентичных кольца, по одному на каждой руке.

– Они также идентичны и по значению, – сказала она, беря его за руки, и потянулась к его губам для поцелуя. – Алан, что мне делать с этой морской ракушкой? Он так ею дорожил.

– Ники действительно хотел вручить ее тебе, – ответил он. – Может, давай, посмотрим на нее?

Через несколько мгновений они оба застыли, почти касаясь, друг друга лбами, склонившись над развернутой тряпкой и рассматривая «Вифлеемскую звезду». А потом их лбы действительно коснулись друг друга, и Эстель закрыла глаза.

– О, – вымолвила она после затянувшийся паузы, в течение которой ни один из них не мог подобрать правильные слова, чтобы выразить происходящее, – разве у нас было когда-нибудь такое Рождество, Алан?