Спящая фигура еще более скукоживается на подушках, и ей гревится, что на всем земном шаре ей тесно, вдвоем нельзя оставаться - надо и его столкнуть того высокого, под которым так много земли; воды и людей. Мир должен принадлежать одному, подобно тому, как он создан одною высочайшею силою.

Но чей это голос раздается над спящею головою? "Ничтожество! ничтожество! ничтожество! - гремит голос невидимого существа. - Ты думаешь покорить весь мир? Зачем? Счастливее ли будет человек от этого? Да тебе-какое дело до его счастья, презренное ничтожество, червь, грызущий шар земной, словно орех! Для кого ты льешь кровь человеческую? Для Франции? О! Франции так же нужна эта кровь, как повешенному веревка! О! великий паразит вселенной! Нет ни одного человека во псей; этой вселенной, которого ты не бил бы ниже, недостойнее и презреннее... Ты презреннее мусорщика, который собирает для дела- последние отброски. Ты презреннее этих самых отбросков, потому что они идут в дело, а ты всякое дело разрушаешь; Ты презреннее крысы, которая очищает землю от вредной падали и гнили. Ты- презреннее блоххг, которая тебя кусает, ибо она высасывает из тебя подкожную негодную кровь. Ты что сделал, что создал в жизни? Сделал ли ты хоть иглу, гвоздь ничтожный? Нет, ты только все разрушаешь! Придумал ли твой чумный мозг что-нибудь полезное, созидающее... Нет- эта чумная голова выдумывала только все разрушающее... Ты бесполезнее для мира подошвы твоего сапога, ничтожнее последнего шва в твоих кальсонах, малоценнее твоей слюны, твоих экскрементов, которые удобряют землю... Если хочешь принести пользу земле умри! Кроме личного удобрения, ты ничего не можешь дать миру! О, величайший земной паразит!"

- Брысь! брысь! - бормочет Наполеон, беспокойно ворочаясь на подушках. - Вйбросьте эту кошку. Это она, мадам Сталь... негодная!

- Что угодно вашему величеству? - говорит, входя к Наполеону, Талейран.

Он уже встал и работал в соседней комнате, округляя статьи тильзитского договора и почерком своего карандаша, словно паутиной, опутывая и спутывая всю Европу.

- А... это вы! - отвечал Наполеон, протирая заспанные глаза. - Меня во сне мучила своим мяуканьем эта кошка в синих чулках - мадам Сталь.

- О, ваше величество! у ней не все в порядке, оттого она и злится.

- Правда, правда, у ней не в порядке ни там ни тут (Наполеон показал на голову.). А желал бы я знать, какие сны видит мой новый друг, император Александр.

- Почему, ваше величество, это так интересует вас? Разве и у него есть своя кошка?

- Без сомнения. У кого же нет своей кошки! Вот Александрову-то кошку я и желал бы узнать, чтоб подослать ей мышонка. А что это у вас в руках?

- Тенета для Европы, ваше величество, - отвечал тот.

- А! - улыбнулся Наполеон, с полуслова поняв хитрого министра. Посмотрим, прочны ли.

Уже утро заглядывает в тот маленький двухэтажный домик, в котором остановился русский император в Тидьзите; за окном уже начинают чирикать воробьи, проголодавшиеся за ночь, а в уютной свальной русского императора еще не помята постель. Старый сон и не заглядывал сюда, как ни звал его истомленный своими думами и сомнениями всемогущий повелитель великой державы. Все повинуется мановению державной руки, в которой, как в руке Божией, и сердце, и благооостояние, и жизнь миллионов: подданных; все преклоняются яеред этой красивой, Аполлоновой, как назвал ее Наполеон, русой, с небольшой лысинкой головой, - не повинуется и не преклоняется один упрямый старикашка, который толкается но грязвым и жалким лачугам, самовластно входит и в царские дворцы, где его принимают с распростертыми объятиями, который, когда захочет, и великого Наполеона повергает в то младенчески-утробное положение, в маком застал его этим утром Талейран, не повинуется этот капризный старикашка русскому императору, не идет на его зав, не заглядывает в его приветливую опочивальню...

- Из лоскутьев польского кунтуша, снятого с плеч прусского короля, образуется герцогство Варшавское... Бедный Фриц! бедненькая Луиза!.. Я приобретаю Белостокскую область - новый лоскут к моей обширной порфире... А новые короли - Иосиф, король Неаполя, Людовик, король Голландии, Иероним, король Вестфалии, - это братцы его, братцы триипостасного бога войны - нет, четыреипостасного! Наполеон разменял себя на мелочь - на трех королей, а сам остался таким же, как и был неразмененным червонцем-императором... Необыкновенный человек! "Мы, говорит, разделим владычество над миром - вам восток, мне запад... Когда ваши подданные будут ложиться спать, мои будут вставать, а когда мы будем спать под сенью ночи, вы будете бодрствовать под солнцем... Мы разрежем земной шар надвое, как лимон". Неужели это перст Божий!..

Так говорил сам с собой император Александр, ходя в одном белье по своей спальной и напрасно призывая сон. Последние дни сильно истомили государя. Военные неудачи последней кампании, обнаружившаяся неспособность полководца, потеря лучшей части армии, обнаружение целой системы злоупотреблений по продовольствию войска, неслыханное воровство во всех частях, и, наконец, это роковое свидание с человеком, который сказал ему, что "если я стану на один полюс земли, а ваше величество не станете на другой, то я опрокину землю", - с человеком, который иногда казался ему удавом, готовым проглотить его как кролика, - все это разбило нервы императора до такой степени, что он лишился сна и все думал, думал, думал...

- О, бедная страна моя, бедный народ мой! Когда же я могу уснуть спокойно, не боясь обманов, продажности, повального воровства вокруг меня? О! они способны похитить мою корону, как похитили мой сон... о, казнокрады! Отдайте мой сон, отдайте покой мой! Вы украли мой сон... Сон, сон, где ты!

- Я здесь, ваше императорское величество! - рявкнул вдруг Заступенко, показываясь в дверях, за которыми он стоял с ружьем в качестве ординарца и немножко вздремнул. - Мы тут с Лазаревым, ваше императорское величество.

Государь невольно рассмеялся... "Вот невинные дети!" - подумал он.

- Спасибо. Я знал, что вы оба молодцы.

- Рады стараться, ваше императорское величество! Но никому в эту ночь не грезилось так хорошо, как старому гусару Пилипенке. Ему грезилось, что Жучка, которую солдатикам удалось спасти от смерти, сидит с Пилипенком у котла и кушает казенный сухарь, который ей дали. И что всего удивительнее сухарь не гнилой...

13

Утром Петербург узнал о заключении тильзитского мира. Впечатление, произведенное этим известием, было менее чем неблагоприятно для большинства населения: как ни были для всех чувствительны тягости войны, как ни удручающе отзывался далекий, не слышимый пи в Петербурге, ни в Москве гул орудий на душе и на кармане каждого, потому вследствие падения денежного курса втридорога вздорожала жизнь, поднялся в цене каждый фунт хлеба в лавочке, каждая осьмуха водки в кабаке и даже не пойманный еще сиг в Неве, - как ни страшно было каждому за своих родных воинов, которых, аки лев рыкаяй, пожирал ненасытный "корсиканец", однако весть о том, что война кончилась и "корсиканец не сломил шею", а еще, кажется, сел на шею русской чести, досадой и стыдом сверлила мысль почти каждого русского. Да, нельзя не сказать с поэтом: "чудни, чудни люди!"

Едва ли не один Сперанский, узнав о мире, сказал как бы про себя: "Это умно... Я, впрочем, ожидал этого..."

- Ты чему, папа, рад? - спросила его Лиза, увидав, что отец в хорошем расположении духа.

- А тому, что мои Лизы скоро опять начнут учиться.

- Лизы, папа? А разве у тебя много Лиз?

- Нет, только две.

- Я да Соня, папочка?

- Нет, - ты да Россия... Лиза сделала большие глаза.

- Вот видишь ли, моя умная дура, - сказал Сперанский весело: обе мои Лизы, обе умные дуры, воевали с одним озорником, с Сашей Пушкиным...

- А разве, папа, и Россия воевала с Сашей Пушкиным?

- Да, но только у нее свой Саша Пушкин, такой же озорник, как и твой, - Наполеон... Теперь Россия с ним помирилась и станет учиться, умнеть, развиваться...