Одним словом, "Слово" не так уж и "темно", как об этом привыкли говорить комментаторы, а если в нем и существуют какие-то кажущиеся непонятнами участки текста, то они же, как правило, оказываются и самыми интересными в силу таящейся в них многослойной образности. С полным правом к таким местам поэмы можно отнести и известный "сон Святослава", через образы которого Киевский князь узнает о судьбе Игоревой экспедиции:
...Си ночь съ вечера одевахуть мя, - рече,
чръною паполомою на кроваты тисове;
чръпахуть ми синее вино, съ трудомъ смешено;
сыпахуть ми тъщими тулы поганых тльковинъ
великый женчюгь на лоно и негуютъ мя.
Уже дьскы безъ кнеса въ моемъ тереме златовръсемъ.
Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху
у Плесньска, на болони беша дебрь Кияня
и несошася къ синему морю...
В объяснительных переводах "Слова" и комментариях к этому месту стало уже традицией отождествялять "тисовую кровать" с "символом смерти и гроба", "синее вино" - со спиртом, бывшим якобы ритуальным питьем (!?.) при похоронном обряде или же употреблявшимся при бальзамированиии трупов; жемчуг во сне - причем, со ссылкой на народные поверья - трактуется как символ крупных слез, "дьскы безъ кнеса" объясняются как отсутствие князька-конька на крыше терема, что вроде бы традиционно делалось на Руси для выноса покойника через разобранную крышу или для облегчения отхода души от тела. Из всего этого вместе взятого само собой выводилось, что Святослав видел во сне свои собственные ПОХОРОНЫ, и это якобы и давало законные основания боярам расшифровывать этот сон как провозвестие НЕСЧАСТЬЯ, привязывая его к событиям на Каяле. Однако же, если заглянуть в "сонники", благо их сейчас напереиздавали в достаточном количестве, то мы увидим, что во всем этом стройном на первый взгляд построении имеется одна существенная нестыковка. Так, например, по толкованиям снов в этих книгах приснившееся ВИНО сулит РАДОСТЬ в делах и ВЕСЕЛЬЕ, увиденный во сне ЖЕМЧУГ обещает БОГАТСТВО, а ПОКОЙНИК - ЗДОРОВЬЕ.
ПОХОРОНЫ во сне вообще обозначают ВЕСЕЛЬЕ, так что, если принять на веру расшифровку сна современными комментаторами, то придется тогда признать, что, объясняя его значение князю, бояре, как говорится, "лепят горбатого к стенке", ибо, в соответствии с толкованием увиденных во сне похорон как будущего веселья, они должны сулить Святославу что-нибудь очень приятное. А поскольку в поэме присутствует все-таки такой ответ, какой мы там видим, значит, что-то во сне Святослава мы поняли не так, как бояре, и видит он вовсе НЕ ПОХОРОНЫ.
Но тогда что же?
Ответ опять-таки обнаруживается в обрядовой СВАДЕБНОЙ поэзии, сообщающей, в частности, что:
...Во сенечках стоит КРОВАТУШКА,
Что во новых стоит ТЕСОВАЯ,
На кроватушке лежит перинушка,
На тесовой лежит пуховая,
На перинушке лежит Грушенька,
В головах стоит Матвеюшка,
В руке держит ЗЕЛЕНО ВИНО... - и т.д.
В этой же песне встретится нам и ЖЕМЧУГ, который хоть и не "сыпахуть" никому на лоно, но который все-таки все равно РАССЫПАЛСЯ по блюду.
Любопытную ассоциацию вызывает и описание свадьбы князя Василия Ивановича с Еленой Глинской (1500 г.), где, в частности, говорится: "...И какъ дойдут до постеле и в те поры тысяцкого жена положит на себе две шубы, одну по обычаю, а другую на изворот, и будет из МИСЫ осыпать великого князя и великую княгиню у дверей сенника..."
Если взглянуть на сон Святослава с позиций упоминавшегося нами выше метода "разделенного языка", то в строчке "черпахуть МИ СИнее вино" можно увидеть те же МИСИ (или МИСЫ), что и на свадьбе Глинской, только черпают ими не ВИНО, а, по-видимому, ВЕНО, то есть "выкуп за невесту", ссыпаемый на тесовую кровать:
...Одевахуть мя, - рече, - чермною паполомою на кроваты тисове; черпахуть миси (на) неё вено съ трудом смешено; сыпахуть ми тещиными тулы поганыхъ тльковинъ великый женчугъ на лоно и негують мя...
Как видим, высвободив при помощи нескольких очень незначительных конъектур один из скрытых смыслов данного отрывка, мы получили вполне ясный текст с преобладающей свадебной символикой. При этом, проступившее сквозь не вполне ясное определение "тьщими" конкретное понятие "тещиными" таит в себе ещё и количественный показатель - "тыщами", что как раз и характерно для образной системы Автора, строившего свои образы по принципу наших разборных "матрёшек".
Правда, иногда эту многослойность создают и сами интерпретаторы "Слова", подменяя исконное значение славянских терминов их сегодняшними эквивалентами. Именно так употребленное в сцене "сна Святослава" в своем исконном значении слово "лоно" упорно переводится всеми нынешними комментаторами и переводчиками поэмы как "грудь", тогда как это - понятный всем образ, зафиксированный в таких фразеологизмах как "материнское лоно", "лоно Земли", "вышли из одного лона" и им подобных. Поэтому и жемчуг, который сыплют Святославу на лоно, это не "слезы на грудь", а "радость в пах", что тоже более укладывается в систему образов БРАЧНЫХ, нежели ПОХОРОННЫХ.
Не ломал никто и князька-конька (продольного бруса) в его тереме златоверхом, ибо, по утверждению С. Пушика, "кнесъ" - это свадебный князь, то есть ЖЕНИХ, а "дьскы" нужно правильно читать как "дьвкы", на что обращали внимание ещё Карамзин, Полевой и Калайдович. Таким образом, вся фраза имеет удивительно простое звучание - "уже девки без князя" - и говорит о том, что киевские невесты остались без такого жениха как Владимир Игоревич, который нашел себе невесту у "синего моря". Именно так и было напечатано в тексте первых изданий "Слова" в 1800 году: "на болони беша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю", что можно разложить на вполне понятную фразу "на равнине были деверьски сани и несоша шлюб к синему морю"; где "шлюб" - это оставшееся ещё и поныне в украинском языке одно из наименований СВАДЬБЫ.
Таким образом, нет более смысла доказывать, что Святослав видит во сне не похороны, а именно СВАДЬБУ, причем, свадьбу, которая угрожает ему не только в реальном политическом плане, но и по сонникам, так как СВАДЬБА ВО СНЕ как раз и означает перспективу "РАЗДОРА И НЕПРИЯТНОСТЕЙ", что дает вполне обоснованную возможность боярам для их расшифровки княжеского сновидения:
"Уже, княже, туга умь полонила:
се бо два сокола слетеста съ отня злата стола
поискати града Тьмутороканя,
а любо испити шеломомъ Дону..."
Но ты, дескать, не беспокойся, говорят они далее. Свадьба сорвана, "соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самаю опуташа въ путины железны". И далее снова следует набор свадебной символики: явно сватовское выражение "а съ нима молодая месяца", восходящее к таким традиционным в свадебном ритуале оборотам речи как "у вас ясная зорька, а у нас МОЛОДОЙ МЕСЯЦ..." И здесь же - снова пример традиционной для "Слова" парономазии строка "на реце на Каяле тьма светъ покрыла", откровенно прочитывается как "окаянная невеста из ясной зореньки обернулась в кромешную тьму".
А вот и наш Див на тонком шесте, втоптанный в грязь конскими копытами: "Уже връжеса дивь на землю..." Ну разве уместна была здесь эта фраза, если бы речь шла действительно не об охранно-предупредительном штандарте русичей, а о половецком разведчике-сигнализаторе? Это он что же, получается, - так все эти дни и сидел где-то на дереве, пока русичи с половцами бились?..
И далее следует многослойный образ - "се бо готьскыя красныя девы въспеша на березе синему морю; звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелеють месть Шароканю", где, оттесняя неизвестно откуда взявшихся "готьскых" дев, отчетливо проступают лики "богов отьских", то есть языческих отцовских богов, в частности - гатьских (или, по иной версии, боготских) дев, т.е. русалок (от слова "гать", плотина, в омутах возле которых они жили, или же "богота" - бочажина, болотина); русалок, которым ещё во времена "Слова о полку Игореве" поклонялись русичи. Нужно сказать, что именно прочтение "готьскыхъ красныхъ девъ" как "гатьскыхъ" (или, как мы говорили "боготских", что одно и то же, а то и "гадъских", связанных мифологическим родством с ГАДАМИ морскими и речными), т.е. во всех случаях - РУСАЛОК, и выход через них на РУСАЛЬСКИЕ ПРАЗДНИКИ вообще позволяет понять, что такое есть "время Бусово" и о какой мести Шарукану мечтают вышеозначенные девы. Думается, что антский князь Боз, разбитый ещё в IV веке готским королем Винитаром, здесь совершенно ни при чем, хотя эти, вытащенные комментаторами из глубин истории персонажи и кочуют из одного издания "Слова" в другое. Наиболее близкой к истине представляется гипотеза Степана Пушика, отождествляющего таинственного "Буса" не с Бозом, а со славянским Дионисом-Бахусом, бузиной, Бусовой горой и Бусовым полем в Киеве, с украинским наименованием аиста - "бузько", "бузёк", а также с бусовыми праздниками древних славян - позднейшими купальскими.