2

Зачем я все-таки еду в Загорово? Встретиться с бухгалтером детского дома Александрой Петровной, объяснить ей, что не так-то просто выполнить ее просьбу, избавиться от мешающего ощущения какой-то обязанности и едва ли не вины. Ответов находится множество, но одного, определенного - нет. Как в старой байке: иду туда, не знай куда, ищу то - не знай что...

А за окном машины - будто не середина марта, а конец апреля. Сухо блестит серо-сизая лента автострады, и лишь изредка, в низине, хрупнет стекло прихваченной ночью лужи; в хрустально-ледяных желобах кюветов свотится талая голубая вода с грузно плавающими ошметнами ноздреватого снега; мелькают, пронзительно белея стволами и краснея скрытно набухающими ветками, придорожные березы, на которых грачи заняты срочным капитальным и текущим ремонтом прошлогодних гнезд; в прогалах между деревьями чернеют жирные пласты пахоты, кажется, что это ее дегтярные капли обрызгали стволы берез, родимыми пятнами оттенив их девственную чистоту. И надо всем этим солнечное, не по-мартовски высокое и чистое небо, прикрытое на горизонте опаловолиловой дымкой, в которую летит, теряясь в ней, - сухо блестя на пригорках и западая на спусках, - лента автострады. В открытое окно пружинисто бьет студеный сладковатый воздух - словно хватил, как в детстве, с ладони слежавшегося синеватого снега, и сладко замлели, заныли зубы. Понимаю, что такая ранняя весна, как правило, несет в себе немало неприятностей для села, и все-таки это преждевременное буйство, ликование красок и света будоражит, наполняет нетерпением, поездка моя начинает казаться необычайно важной, будто там, в Загорове, ждет что-то необыкновенное...

Позади остается небольшая гора, точнее говоря холм, что, вероятно,и дало название Загорову; само оно обозначается километрах в трех-четырех залитое солнцем, с дымами над крышами и отдельно проступающими деталями, быстро приближающимися: автозаправочная станция с красной полосой бензоколонок - справа от трассы, неровная, начавшая третий этаж кирпичная зубчатка стройки - слева, откуда и начинается собственно Загорово; горделивые жирафьи шеи двух подъемных кранов, сдержанным покачиванием приветствующие друг друга, нынешний неприметный антураж почти каждого селения, как некогда - купола церквей.

Проезжая часть главных, центральных улиц Загорова заасфальтирована, узкие полоски асфальта проложены и по бокам улиц, зато стоки между дорогой и тротуарами полным-полны, кое-где перекинутые через них осклизлые прогибающиеся доски и вдавленные заплывшие кнрппчп не спасают - не больно пока богат районный бюджет, - посему все вокруг покрыто жидкой, весело поблескивающей под солнцем грязцой: известно, что недолгая весенняя грязь всегда веселее осенней. Приземистое деревянное Загорово раздается вширь, упорно тянется вверх: по углам, на пустырях поднимаются одинаковые, как близнецы, пятиэтажные заводские дома со стандартными балкончиками постоянный укор нашим архитекторам и проектировщикам и одновременно радость сотен семей, избавленных от коромысел, дров, продуваемых ветром тесовых "скворешен" во глубине дворов. Зеркально отражают нашу забрызганную "Волгу" широченные стекля-нные вптрпны новых магазинов, комбината бытового обслуживания...

Детский дом находится на противоположной, южной окраине, вот почему до сих пор я не видел его, пе один раз бывая в Загорове или проезжая через него. Два невысоких прочнейшей кладки здания, наполовину прикрытые каменной же стеной, похожей на монастырскую; напротив, через дорогу, продолговатый деревянный особняк с десятком широких сияющих окон, яблоневый сад за редким дощатым забором, над парадным крыльцом вывеска.

- Тут контора, тут, - кивает пожилой дядька в брезентовом, поверх полушубка, плаще и, охотно закурив предложенную папиросу, подтверждает мою догадку: - Там-то допрсжь бабий монастырь был, точно. А ту хоромину опосля поставили.

Длинный, застеленный светлым пластиком коридор покрашен масляной краской, освещен светильниками дневного света; на противоположной глухой стене - выделяясь на фоне этой стерильной белизны - большой портрет мужчины, как бы встречающего каждого входящего.

Еще издали, еще не подойдя, понимаю, что это - Сергей Николаевич Орлов.

Крупная, чуть удлиненная голова, коротко, под "бокс", стриженные темные волосы, с висков седые, едва не столкнувшиеся на переносье брови, расстегнутый и откинутый на сторону воротник черной рубахи, открывающий сильную, пе привыкшую к галстуку шею. Портрет выполнен в карандаше, штрихи резкие, и странно, что это своеобычное, угловато подчеркнутое исполнение раньше всего и прежде всего передает в лице человека доброту. Она, вероятно, в выражении глаз, в спокойном, пытливом взгляде их, - так смотрят немолодые, всякого повидавшие люди; в очертаниях губ, плотно, с некоторой даже суровостью сжатых, но все равно мягких, полных - у злых таких губ не бывает; возможно, наконец, ощущение этой доброты дополняет и подбородок - прямой, несколько грубоватый и едва заметно разделенный посредине какой-то доверчивой, ребячьей ложбинкой.

- Вы ко мне, товарищ?

Вздрогнув, оборачиваюсь - окликнувший меня молодои человек в модных роговых очках выжидательно стоит у двери с табличкой "директор".

- Проходите, пожалуйста.

В небольшом кабинете, кроме письменного стола, двух стульев и вешалки в углу, ничего нет; впрочем, но совсем точно: еще обилие почетных грамот на стене. Небольшие, одноцветные, отпечатанные в скромной районной типографии; повиднее я побогаче, с броскими шрифтами - областные; наконец, широкие, респектабельные, с золотым тиснением и министерскими факсимиле центральные. За спортивную работу, за отличные учебные показатели, в связи с пятидесятилетием детдома, за успехи в художественной самодеятельности, за... за...

- Ого, целая выставка!

- Это все при Орлове. Без него мы одну получили.

Директор, зовут его Евгением Александровичем, то запускает пятерню в густые русые волосы, то берется за сигарету; при долгих затяжках сигарета, наверно, сырая - по-юношески розовые щеки его западают; еще но осипший от табака голос звучный и чуть виноватый.

- Понимаете, я ведь его ни разу не видел... Работаю тут почти год. Привык, втянулся вроде. И с коллективом отношения нормальные. А чувствую себя... словно я у него - заместитель. Словно вот-вот он придет и спросит з а это почему так, а не эдак?

Увеличенные выпуклыми линзами очков глаза Евгения Александровича смотрят открыто, ясно. Мельком думаю о том, что не всякий на его месте да в его годы был бы так откровенен.

- Соберемся на совещание - сидим, советуемся.

И обязательно кто-нибудь скажет: "А Сергей Николаевич вот как считал". Так что очень это правильно - написать о нем. Это личность, понимаете?

Визит мой, таким образом, истолкован весьма категорично, - осторожно говорю, что намерения мои не столь уж определенны, что пока хотелось бы встретиться с бухгалтером Александрой Петровной, перед которой виноват...

Кажется, только на это, на последнее, и обратив внимание, директор живо поднимается.

- Пойдемте, я вас познакомлю. Она у нас старожил.

С белой стены все так же спокойно, чуть любопытст

вующе смотрит Сергей Николаевич Орлов, провожая нас взглядом - такое ощущение - по длинному коридору.

Директор по пути распахивает широкую двустворчатую дверь, предлагает:

- Посмотрите наш спортзал. По смете не предусмотрен - спортзалы при школах. Да и то не во всех. А у нас, понимаете, - свой. Потому наши мальчишки и девчонки по району - лучшие спортсмены. Для своего возраста, конечно.

Зал просторный, забранные решетками окна выходят в сад; с высокого потолка свисают кольца трапеций, посредине стоит обтянутый коричневой кожей "конь" - когда-то самый ненавистный для меня снаряд: подбежав и ухватившись за скобы, в последнее мгновение чувствовал вдруг, какие у меня длинные неуклюжие ноги, и позорно плюхался верхом...

- Все его заслуга, Орлова, - уточняет директор. - Строгача, понимаете, схлопотал, а зал - вот он!