20

Лишь через несколько часов до Евтеева и Швартина начала по-настоящему доходить вся трагичность их положения. Гоби заманивала в свои безлюдные просторы, но не хотела отпускать назад. Впервые она попыталась оставить их в себе навсегда, когда бросила под колеса машины незасохший такыр. Они избежали ловушки и не вняли предостережению. И тогда Гоби, смеясь над их неопытностью и беспечностью, сомкнула объятия...

Чем дольше длилось молчание, тем тягостнее и невыносимее становилось оно для Евтеева. Надо было что-то делать, но только не сидеть, медленно поджариваясь на солнце.

- Я пойду поищу машину, - с невольной виной сказал он, поднимаясь на ноги.

- Да, - кивнул Швартин, - посмотри, что там осталось из нашего снаряжения, что можно еще использовать.

Он долго с печальной грустью смотрел на худую спину Евтеева, торопливо шагавшего вдоль русла селевого потока.

"Вот и все... - думал Швартин. - У нас нет даже одного шанса из тысячи... Как странно играет с нами судьба... Мог ли я подумать, что моя жизнь кончится в тридцать восемь лет да еще в пустыне Гоби...

Мы, конечно, обречены: контрольный срок возвращения в Баян-Гоби истечет только через шесть дней, тогда лишь отправятся на наши поиски. Хотя бы не на лошадях... - вдруг усмехнулся он. - К этому времени мы погибнем от жажды, если случайно не набредем на источник...

Конечно, не набредем: мы будем очень медленно брести с моей сломанной ногой, слишком мало проходить за день... Борис не сможет меня нести, сможет только поддерживать... Даже костыли не из чего сделать в этом каменном пекле...

Обречены - это яснее ясного, хотя за жизнь будем, конечно, бороться до конца: что же делать еще?.. Но вот что странно: я все понимаю и в то же время не чувствую страха перед смертью. Почему?.. Может, потому, что кажется, будто еще не скоро придет ее минута?.. Нет страха перед тем, что жизнь уходит, с сегодняшней ночи отсчитываются ее последние дни... А что есть? - Швартин с напряженной пристальностью вслушивался и всматривался в себя. - Есть мудрое и спокойное сожаление, - с удивлением понял он. - Если выразить его словами, то будет, пожалуй, так: "Жаль, что так получилось, но что же? Это не повод для малодушия. Твоя жизнь все-таки не прошла зря. Ты уходишь, но остаются другие..."

Но вдруг это философское ослепление прошло, и Швартин ощутил, как остро защемило сердце. "А как же Лена, как Игорешка, как же брат, родители?.." с жалостью и тоской подумал он. Швартин, словно наяву, увидел по очереди их лица. Вдруг он остро пожалел, что на этот раз не застраховал свою жизнь: не оказалось свободных денег, когда приходил страховой агент, а занимать не захотелось; Крутиков потом, на профсоюзном собрании отдела, присовокупил это, как еще одно свидетельство его общественной пассивности. "А Лене и Игорешке пригодились бы эти деньги, - пожалел Швартин. - Пенсию им за меня не дадут, не летчиком ведь испытателем работал..."

Уходящий, он еще долго думал об остающихся, потом, разморенный зноем, усталостью от прошедшей ночи и боли в ноге, впал в тяжелую дрему.

Его разбудил возбужденный, может быть, слишком возбужденный голос Евтеева:

- Проснись, Степа, проснись! Вода!..

Швартин с трудом открыл глаза и тупо взглянул. Перед ним на корточках сидел Евтеев, между его колен стояла пластмассовая канистра.

- Нашел одну из наших канистр, ее выбросило на берег, - возбужденно говорил он, пока Швартин приходил в себя. - Иду, смотрю - лежит. А тут как раз и колдобина с водой, еще не высохшая... Пей, Степа... - совал он ему канистру.

Пить очень хотелось, но Швартин сделал лишь несколько экономных глотков.

- А машина? - спросил он, переводя дыхание.

Евтеев, сразу понурившись, безнадежно вздохнул.

- Ну что ж, уже неплохо: дня три будем с водой, - сказал Швартин. - Я думаю, что нечего нам здесь прохлаждаться. Наш путь лежит на север, почти весело подмигнул он. - Помоги-ка подняться...

Они шли, вернее - ковыляли, с короткими частыми остановками, до самой темноты, но вряд ли одолели даже семь километров. В одной руке Евтеев нес канистру с водой, другой поддерживал изнуренного Швартина, обнимавшего его за шею.

- Ничего, Боря, главное - движемся... - ободряюще говорил Швартин, при каждом "шаге" морщась от боли. - Зловещие просторы, сама отрешенность и безразличие... Нигде я не ощущал этого так, как здесь...

- Дойдем... - стараясь, чтоб голос звучал уверенно, говорил Евтеев. Нам главное - найти какой-нибудь источник, какую-нибудь воду, а тогда все в порядке. Тогда можно будет просто ждать помощи...

Ночью Евтеев жутко мерз: свою ковбойку он отдал Швартину и постелил ему свои брюки. Слушая, как тяжело дышит, порой стонет сквозь сон от боли измотанный за день Степан, он с холодным ужасом, так что замирало дыхание, думал: "Неужели он умрет?.. - И глупо спрашивал себя: - Что тогда?.." Своя жизнь была для него ничто в сравнении с жизнью Швартина: у Швартина ведь семья, и это он, Евтеев, заманил его в Гоби, он вчера по неопытности, но и беспечности допустил привал в старом русле селевых потоков. "Неужели мы не выберемся отсюда?.." - в отчаянии спрашивал неизвестно кого Евтеев и молил неизвестно кого, и уверял себя, что нет, все в конце концов окончится благополучно...

Весь следующий день сквозь тяжелый зной они продолжали медленно, упрямо двигаться на север. Нога у Швартина распухла, обтягивающая ее кожа приобрела лиловый оттенок и глянцево блестела. Каждый новый шажок вперед давался ему с трудом и болью, но Швартин все же не падал духом, хоть порой в его шутках сквозила мрачность.

- Не утонули, чтоб поджариться... - пытался он улыбнуться сквозь уже ставшую обычной на его лице гримасу боли. - Вот это настоящая ирония судьбы.

- Я вот о чем думаю... - тяжело дыша от усталости, говорил Евтеев. - Мы с тобой эти последние дни словно стоим на краю, и... каждый из нас о многом передумал... - Он искоса взглянул на Швартина, и тот молча кивнул. - Я имею в виду - по-новому оценил прожитую жизнь и что-то решил насчет будущей, когда это останется позади.

Швартин снова молча кивнул.

- Так вот, я думаю, неужели то, что каждый из нас теперь так твердо решил, все-таки забудется, когда мы выберемся из Гоби?.. Вопрос, а?.. грустно подмигнул он.