23 января

Закончил читать книгу Н. Эйдельмана о декабристе Мих. Лунине (ЖЗЛ, 1970). Умная и грустная книга. Радует большой и добросовестный труд автора-историка. Но сильнее - раздумья о неизменной судьбе российского интеллигента. Он всегда стремится сохранить правду о своем времени для истории. Отсюда - подпольные издания, "Колокол", Самиздат. Он жестоко расплачивается за свой донкихотский историзм. Всегда. Но, очевидно, есть в этой идее что-то вечное, святое. От Радищева и Новикова, через Лунина и Герцена, через подпольщиков Народной воли (Вера Фигнер с ее книгой) дошло это губительное и вместе с тем неудержимое стремление к Замятину, Платонову, Булгакову, а потом к Пастернаку, Анне Андреевне Ахматовой, к Солженицыну. Историческим долгом живет весь Самиздат - понять, сохранить, не забыть...

27 января

Сегодня ночью возникла идея соединить очерки об эпидемиологе Исаеве, хирурге Сеппо и пока еще не написанный очерк о генетике Раппопорте в одну книгу "Скверный характер". Характеры у всех троих действительно плохие. Но именно такие характеры творят науку и сохраняют чистоту человеческой натуры. Такую книгу не совестно было бы и "Совпису" предложить. Но согласится ли Раппопорт позировать? Никто из моих героев лучше него для этого трио не подходит.

30 января

Говорили с редактором Викторией Сергеевной Мальт о "юбилейном" к моему 50-летию однотомнике. Решили просить 35 печатных листов для переиздания романа о Хавкине, книги о Вавилове2 и очерка об Исаеве. Это было бы посильно, но боюсь, что ничего из этого не выйдет. Особенно опасаюсь за роман.

2 февраля

Идут последние страницы очерка об эстонском хирурге Арнольде Сеппо. Очень сжился я с моим милым героем. Хочется рассказывать еще и еще (материалов много), но объем журнального очерка заставляет сдерживаться. Но не в этом беда, а в том, что опять полуправда. Нет борьбы Сеппо за признание, нет травли, которой он исподтишка подвергается вот уже полтора десятка лет. Нет, конечно, подлинного осмысления его личности как личности трагической. Он слишком талантлив, слишком независим и слишком хорошо понимает ценность того, что несет людям. Ему не может быть места среди академиков и генералов этого мира. "Нестандартен" - гласит вердикт общества, и я, историк, останавливаю перо вторично, боясь выдать редакторам правду о нестандартности героя. Если редактор узнает эту правду - лежать моему очерку в корзине. Так создается история...

3 февраля

Прочитал "Мысли" Паскаля - надо готовиться к работе над книгой о Войно-Ясенецком. Закончил очерк. Вечером до смерти захотелось в Москву. Ли не ожидала меня. Обрадовалась. Приятный вечер дома - справедливое воздаяние за две с половиной недели в Голицыне.

Письмо из журнала "Простор": многострадальный очерк о творцах эры антибиотиков снова вернулся ко мне. Письмо зам. главного редактора Галины Васильевны Черноголовиной очень любезно "старались опубликовать, но не смогли".

Письмо из Томска. Университет не может, увы, пригласить меня для выступлений. Скоро буду издавать "Собрание отказов" - их накопилась за последний год солидная пачка.

4 февраля. Голицыно

Утром приехала сестра сидящего в лагере поэта-диссидента Ю. Г. Галанскова и еще какая-то женщина (очевидно, его жена) Аида. Стали они рассказывать мне о своей поездке в лагерную больницу. Галанскову 32 года, у него язва двенадцатиперстной кишки. Сильные непрерывные боли. Страдает так, что ни о чем не может говорить. Хотя они чуть ли не год ожидали свидания, но должны были уехать из лагеря раньше, чем окончится срок встречи. Он болеет непрерывно. В прошлом году пролежал в больнице 156 дней. Пьет новокаин и соду в огромных количествах. Лечение - атропин и инъекции витамина В-12. От операции отказывается. Сестра говорит о низком уровне хирургической помощи в лагере и отсутствии диетического питания. Она просит меня обратиться в Медицинский отдел МВД с тем, чтобы привлечь внимание к болезни брата. Очевидно, при таком состоянии, как сейчас, у него действительно может очень легко произойти прободение. Лагерь в 60 километрах от больницы. Езда на тряском автобусе доведет в этом случае больного до гибели.

Сестра говорит о брате очень нежно. Производит впечатление полуинтеллигентной девушки. Очень бедная одежда. Жена (?) - поэтесса. Лицо аскетическое, одухотворенное, хотя и некрасивое. Галанскова я никогда не видел, но симптомы язвы знаю хорошо. Жаль парня, который на тюремном питании, конечно, либо умрет, либо станет калекой.

5 февраля

Сегодня в начале третьего беседовал с Евгенией Карловной Шах, инспектором медслужбы МВД (Петровка, 38). Е. К. - довольно сохранившаяся дама лет 50, красиво одетая и холеная. Встретила меня сдержанно. Но когда я изложил ей свою позицию - медик и автор книг о медиках, я пекусь лишь о том, чтобы врачи исполняли свой долг, а общество уважало бы своих врачей; в деле Галанскова я вижу лишь тяжело больного, которому надо оказать радикальную помощь, - она отмякла, очень хвалила медслужбу МВД и даже рекомендовала мне побывать в лагерях, чтобы увидеть, как самоотверженно несут свою службу врачи. Главная трудность их работы - непонимание осажденными (ее произношение) благородных целей медперсонала. Не стал с ней спорить. Да и о чем спорить - по счастью, не знаю пока достоинств медслужбы, подведомственной доктору Шах. Попросил ее (и она согласилась) запросить врачей учреждения ЖХ 385/33 (Мордовская АССР, Теньгушевский район, пос. Барашево) о нынешнем состоянии больного Галанскова, с тем чтобы через две недели мы могли бы встретиться и обсудить все с ней. Во время беседы Евгения Карловна потребовала, чтобы ей принесли "Дело" Ю. Г. и показала мне, что в нем множество запросов из иностранных посольств, от общественных организаций и т. д. Такое беспокойство иностранцев кажется Е. К. излишним и неуместным. Я еще раз подтвердил ей, что в юридическую и общественную сторону дела не вхожу, а прошу лишь о радикальной помощи для больного. На том и порешили.

7 февраля

Получил в подарок книгу Д. Самойлова "Дни". Это моя мечта. Самойлов лучший, вероятно, из современных русских поэтов. Мой ровесник, а выпускает только третью книжку... В стихотворении "Пестель, поэт и Анна" - почти пушкинская строка. По забавному стечению обстоятельств, когда я решил идти хлопотать за Юрия Галанскова и Ли заволновалась, мне в руки попало стихотворение Самойлова: