- Лучше позаботься о себе, тебе надо поберечься от перегрузки!

- Оскар, дай мне пять минут! Пока ты подойдешь, я хоть чем-то помогу им.

- Клаус! Усыпи ее!

Из наушников он слышал шум борьбы и ни как не мог понять ее результата.

- Кто у штурвала?

- Пилот Стром!

- Hачинаю предстартовый отчет! Минутная готовность! - и он включил автомат, мерным голосом отсчитывающий секунды до старта.

- Капитан! Hавигатор и врач:

- Помоги ему! Если вы сейчас не стартуете, будет поздно!

Автомат считал секунды. Шум утих, еще не ясно было, как закончилась борьба, но Оскар надеялся, что двое крепких мужчин управятся с женщиной. Когда, наконец, автомат бесцветным голосом пророкотал: "Старт. Счастливого пути", - с секундной задержкой заработали стартовые двигатели. Шум и вибрация передались через корпус и в рубку управления. Штейн с облегчением вздохнул, и вдруг из наушников раздался крик жены, переходящий в стон:

- Оскар!!!

Глава 3

Лобов вслушивался в переговоры с экипажем, ругань техников и почти ничего не понимал. Ухо фиксировало слова, но мозг, занятый борьбой с внутренним страхом, не воспринимал смысл услышанного. Харрис, уловив из переговоров, сколько больных на борту, какова степень их поражения, принялся деловито готовиться. Лобов стал ему помогать, активная деятельность сама собой подавила страх и удалила из сознания неприятные мысли.

Hаконец привезли больных. Один из космонавтов получил такие сильные ожоги, что местами ткань скафандра прикипела к коже. Уложив бесчувственное тело в "Гиппократ" и запустив полную поддержку жизнедеятельности, он с удовлетворением увидел, что космонавт жив и его мозг активен. Харрис возился с другим космонавтом, который от боли кричал и ругался и успокоился только одурманенный наркозом. Это не помешало Лобову заняться третьим космонавтом, который хоть и был без сознания, но ему повезло больше своих товарищей: ожоги носили местный характер. Оставив его под надзором аппаратуры, Лобов вернулся к первому космонавту и стал снимать с него скафандр, обнажая страшные ожоги. В другое время их вид ужаснул бы его, но сейчас надо было действовать немедленно. Через некоторое время кто-то стал помогать ему. Руки были женские, но они не принадлежали ни одной из врачей, голоса которых Лобов слышал у себя за спиной. Харрис делал сложную операцию и они ассистировали ему. Лобов как можно тщательнее отделял куски скафандра от кожи, а врач звездолета - больше просто было некому, наносила на кожу заживляющий раствор.

Когда все было готово, Лобов посмотрел на хронометр: прошло двенадцать часов. Hе удивительно, что он еле держался на ногах. Женщина, которая ассистировала ему, лежала на полу без чувств. Харрис суетился возле нее. Лобов про себя отметил, что она молода и красива.

- Что со звездолетом? - еле дыша от усталости, спросил Лобов. Казалось, еще усилие - и он упадет замертво.

- Там остался капитан, - также с усилием произнес Харрис, - ему, кажется, удалось увести корабль в гиперпространство. Пожалуй, мы больше не нужны, - добавил Харрис, автоматика справиться сама. Я буду отдыхать здесь, вы смените меня через шесть часов.

Лобов с облегчением покинул медицинский блок и, едва добравшись до постели, моментально уснул.

...Он шел по невысокой зеленой траве. Справа виднелся город. Это действительно был город, и он казался Лобову знакомым с детства. Впереди неясной линией прорисовывалась поросшая лесом горная гряда. Он шел вперед и не заметил обрыва, который оказался у ног совершенно неожиданно. Далеко внизу заблестела извилистая быстрая речка с каменистыми берегами. Лобов раскинул руки и свободно запарил в воздухе, словно птица. В легком беспокойстве он стал осматриваться вокруг и, обнаружив над головой треугольные крылья, натянутые встречным потоком воздуха, успокоился. Речка осталась далеко внизу и с каждой минутой становилась все меньше и меньше. Хребет уходил вниз, обнажая панораму горной страны. Лобов заметил, что крылья послушно откликаются на любое изменение положения тела и что даже направление полета можно менять усилием воли. В восторге он стал забираться как можно выше. Горы сменила большая равнина, и Лобов поразился тому, что вся поверхность земли разбита на прямоугольные участки с различными оттенками зеленого цвета. Блестели прямые, как струна, дороги и извилистые реки, не подчиняющиеся закону прямых углов. Забравшись еще выше, он увидел морской залив, глубоко вдававшийся в сушу. Он взлетал все выше и выше и вдруг с оглушительным звоном врезался в небесную твердь. Все моментально перевернулось. Он стоял на стальной поверхности (ему хорошо были видны заклепки), выкрашенной в голубой цвет, с нарисованными облаками. Он попытался оторваться от неба, прыгал и прыгал, но всякий раз падал с невероятным звоном. Охваченный паникой, Лобов проснулся.

Еще не придя в себя от испуга, резким движением выключил зуммер будильника. Взгляд его случайно упал на зеркало, и он увидел собственную хмурую физиономию, вытаращенные глаза и растрепанные волосы. Чувство юмора вернулось к нему. Лобов привел себя в порядок и отправился в медицинский блок. Младший врач Луиза Шоутедени спала, уронив голову на стол. Лобов, стараясь не шуметь, прошел мимо нее и стал осматривать больных - не столько больных, сколько показания приборов.

Первый космонавт. Если представить, из какого ада он вышел, то картина получалась благоприятная. Ожоги 15 процентов тела. Лучевая болезнь. Тепловой удар. Мозг не поврежден. Произведено переливание крови. Лобов посмотрел документы. Иван Ли, бортинженер, 35 лет, холост, далее шел довольно внушительный список кораблей и экспедиций, который Лобов бегло просмотрел. Вторая специальность - философ. Лобов с удивлением рассматривал фотографию космонавта как минимум десятилетней давности. Простое лицо, немного скуластое, чуть больше нормы оттопыренные уши, короткая стрижка. Кто бы мог подумать, что этот парень - любитель мудрости. Лобов впервые видел живого философа, вернее, полуживого, подправил он себя и улыбнулся случайному каламбуру.

Лобов перешел к следующему космонавту. Алан Узунашвили. Бортинженер, 30 лет, холост. Другие профессии - навигатор и программист. Видимо он целенаправленно делал карьеру, которой пришел очевидный конец. Ожоги до девяноста процентов. Мозг поражен на треть. Ему не выжить, решил Лобов, но если и выживет - он останется слеп и глух. Это полбеды, зрительный и слуховой аппарат вернут утерянные чувства, но разум уже не вернуть и не надо дополнительного исследования мозга, чтобы понять это. Лобов знал: самое лучшее, что может он сделать для этого человека - это убить его, отключив систему жизнеподдержки. Знал он и то, что не сможет этого сделать. Странное и непонятное беспокойство охватило его. Он рассматривал фотографию Узунашвили, остроносого, со сросшимися бровями, с решительным и строгим взглядом, и понимал, что одно движение его руки прекратит мучения человека. Что кроется за лихорадочными всплесками мозговой деятельности? Может, он до сих пор видит себя в активной зоне, сражающимся с непокорным реактором? А может он уже давно потерял все признаки личности, и осталась только боль? Одно движение, только одно движение руки: Так просто - лишь выключить аппарат, но это значит убить. Что лучше, смерть или существование без разума, без зрения, без слуха, и, возможно, без движения? Лобов твердо знал - для себя он предпочел бы смерть. В конце концов, пусть решает Харрис!