Коротко говоря, речь шла о прибавке жалованья. Но министерство молчало. Тогда любезный Иван Алексеевич направил графу Нессельроде ещё одно письмо с настойчивым напоминанием о судьбе своего подопечного чиновника.

«Если бы причины экономического характера оказались непреодолимым препятствием к повышению оклада, получаемого гг. Крюденером и Тютчевым в качестве 1-го и 2-го секретарей, — писал посланник своему начальству, — но предоставилась возможность осуществить это повышение, хотя бы для Тютчева, посредством сокращения жалованья, причитающегося мне по занимаемой должности, я был бы чрезвычайно счастлив. Скромность его содержания совершенно не соответствует расходам, к которым его вынуждает положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по должности, но и в силу личных его достоинств.

Подобная милость помогла бы ему выбраться из состояния постоянной нужды, на которую его неизбежно обрекает недостаточность средств; кроме того, она была бы для него и лестным поощрением в карьере, к которой, как я уже почёл своим долгом заметить вашему превосходительству, у него есть способности; тем не менее за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от министерства».

   — На место Потёмкина будет прислан теперь князь Гагарин. — Голос Элеоноры совсем сник. — Однако, говорят, его обхождение сухое и холодное. Что же ожидать в сём случае Теодору, коли и ходатайство такого заботливого начальника, как господин Потёмкин, осталось без ответа?

Жена брата не скрывала отчаяния. Так каков же выход, что можно было предпринять?

Николай внимал сетованиям невестки с искренним состраданием. В самом деле, она очень любила Фёдора и, беспокоясь за их более чем скромное существование, волновалась за его состояние.

   — Милый Николай, у Теодора какой-то нравственный недуг, который, как мне кажется, развивается быстро и угрожающе, — решилась она произнести. — Когда я об этом думаю, когда это вижу, меня охватывает смертельный ужас и горе. Не думаете ли вы, что надо посоветоваться с врачом? Боюсь, что это не только меланхолия, отвращение ко всему, невероятная разочарованность в мире и, главное, в самом себе. Это — что пугает меня больше всего — то, что сам он называет навязчивой идеей. Простите меня, мой друг, но не может ли подобная депрессия оказаться наследственной?

   — Вы имеете в виду нашу маменьку? — Николай догадался, о чём хотела сказать Элеонора. — С ней такое бывало. Хандра нередко доводила её до лихорадки и беспричинных слёз. Однако состояние Фёдора, как вы сами объяснили, имеет не кажущиеся, а очень даже явные причины. Так что о наследственности, полагаю, говорить не стоит. А вот ваши слова о маменьке... Я, милая Нелли, в том смысле, что вам следовало бы обратиться к нашим с Фёдором родителям и откровенно объяснить им ваше положение. Кто же, как не маменька с папенькой, в состоянии оказать помощь своим детям?

Было видно, что именно этого совета и ждала бедная Элеонора, но сама не могла высказать сие соображение.

   — Вы так полагаете, Николай? — просияла она и кончиком платка вытерла проступившие слёзы, — Да-да, какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что это следовало сделать. Но как я могла так поступить, если на то нет воли Теодора? И я его понимаю: обратиться за помощью к родителям ему не позволяет его деликатность. Но вот вы как бы рассеяли все мои сомнения. Вы правы, брат: никто, кроме родителей, не вызволит нас из долговой ямы, в которой мы оказались. Ах, если бы они только знали, к чему обязывает нас наше положение! Они поняли бы, что при нашем скудном содержании приходится делать кучу долгов, чтобы вести дом и, таким образом, вполне естественно увеличивать постоянно ной затруднения. Но вот вы наконец сняли тяжесть с моей души. Спасибо вам, родной мой человек!

Порывисто встав, Нелли подошла к Николаю и поцеловала его в щёку.

   — Я так и знала: именно вы оградите Теодора от несчастья. Теперь вы понимаете, почему в последнее время я так настойчиво приглашала вас к нам в Мюнхен. Но как всё это осуществить? Теодор ни в коем случае не согласится прибегнуть к сему крайнему средству. Писать же мне самой... Конечно, я напишу маменьке и папеньке любезное письмо, однако не расстрою ли я их словами о нынешнем состоянии Теодора?

   — Не беспокойтесь, сестра, — произнёс Николай Иванович. — Я сам постараюсь устроить всё как можно деликатнее, чтобы не так взволновать и обидеть Фёдора и, с другой стороны, чтобы не обеспокоить родителей. Полагаю, они меня поймут, и папеньке, надеюсь, не составит большого труда взять на себя по крайней мере уплату хотя бы вашего долга. А там дела и поправятся.

   — Вы наш спаситель! — Элеонора ещё раз порывисто обняла Николая Ивановича. — Анни, Анни! Где ты, моя доченька? Иди сюда. Дядя Николай ждёт, когда ты поцелуешь его за подарки, которые он тебе привёз.

Беспокойства Элеоноры, связанные со сменою начальства Теодора, как оказалось, не имели серьёзных оснований.

Князь Григорий Иванович Гагарин, который сменил Потёмкина, сразу же проявил внимание к Тютчеву и его семье.

   — Что пишут вам, любезнейший Фёдор Иванович, ваши родители из Москвы? — пригласил своего подчинённого в свой кабинет новый посол, первой же фразой придав их отношениям неофициальный характер. — Довольны ли они житьём в своём дому?

Дело в том, что особняк в Армянском переулке маменька и папенька когда-то купили у князя Ивана Гагарина, отца нынешнего посла. И сие обстоятельство в некотором смысле сблизило обе семьи. Во всяком случае, они стали друг с другом знаться и наносить визиты.

Знакомство с Гагариными расширило тютчевские связи. Так, например, Иван Николаевич познакомился с Василием Андреевичем Жуковским. И всё потому, что знаменитый бард и наставник наследника престола в давние поры учился в пансионе при Московском университете с сыном старого князя, нынешним послом. Как говорится, шёл Жуковский в дом на Маросейке к Гагариным, а очутился — у Тютчевых.

Министерство пока никак не откликнулось на челобитные Потёмкина. Но князь Григорий Иванович, успокоив Тютчева, заверил его, что, коль произойдёт какая-либо задержка с ответом из Санкт-Петербурга, он сам возьмёт в свои руки дело, начатое предшественником.

Однако мало сего — посол нанёс визит супруге своего сотрудника. И хотя она, как сама в том признавалась в письме брату Теодора, Николаю, не слишком настойчиво приглашала князя бывать в их доме, Григорий Иванович приехал к Тютчевым и на следующий день и провёл у них целый вечер.

Тем не менее нервозность Нелли не проходила.

«Понимаете ли вы, что случилось? — писала она брату мужа. — Нет... Это начало конца... Приезд Гагарина, отъезд милого Потёмкина, столкновение прощальных слёз с неловкостью первой встречи, люди, изучающие друг друга и друг друга стесняющие, — нетерпеливое ожидание, нечто неопределённое, искажённое, смутное и испытующее, — всё это давит, как кошмар...»

Вслед за Потёмкиным князь Гагарин мог бы тотчас обратиться к графу Нессельроде с письмом, в котором напомнил бы о положении Тютчева. Более того, он искренне и с открытым сердцем мог повторить слова своего предшественника о втором секретаре посольства как о человеке редких достоинств, редкой широты ума и образованности.

Забегая несколько вперёд, следует заметить, что именно этими словами он отметит достоинства Тютчева в своём послании вице-канцлеру и министру иностранных дел. Но это будет спустя год, когда упорное молчание Нессельроде станет слишком нетерпимым и для него, вышколенного дипломата, но всё же в первую очередь человека нрава в высшей степени порядочного и благородного.

   — Не нарушу ли я ваши планы, любезнейший Фёдор Иванович, ежели предложу вам совершить не очень тягостное и продолжительное путешествие в страну Эллады? — обратился однажды посол к своему второму секретарю. — Знаю, дел у нас накопилось невпроворот. Но и предстоящая поездка — поручение весьма и весьма серьёзное. Оно исходит, как вы понимаете, непосредственно от вице-канцлера. Однако, полагаю, инициатива берёт своё начало из Зимнего дворца. Не мне вам, любезнейший Фёдор Иванович, напоминать, какой непосредственный интерес к положению в Греции питает наш император. Вам же, как бы стоявшему у истоков зарождающихся связей Баварии с Элладой, как говорится, и карты в руки. Лучше вас я не нашёл никого изо всей миссии, кому бы с полной надеждою мог вверить сие деликатнейшее поручение.