Однако и эту причину нельзя счесть решающей для неодобрения брака. Просил же руки Мари неимущий Полонский.

Вероятнее всего, и Фёдора Ивановича, и Эрнестину Фёдоровну в первую очередь могло обеспокоить нездоровье будущего зятя.

Замечалось: с Бирилёвым не раз случалась дурнота. Однажды за столом лицо Николая Алексеевича свело судорогой, из рук выскользнула ложка. В другой раз в театре, когда слушали «Отелло», ему пришлось даже покинуть зал — так закружилась голова. И на фрегате действительно частенько удерживали его в каюте не качка или неотложные дела, а то же нездоровье...

Поначалу Тютчев, занятый своими переживаниями, не вмешивался в дела дочери. Он не обращал внимания на Бирилёва, когда тот приходил к ним в дом. Фёдор по-прежнему почти целыми днями лежал на диване в гостиной, а Мари вынуждена была принимать жениха в столовой. Это была демонстрация отношения к Бирилёву, которого и не скрывал Тютчев.

Испробовано было всё, чтобы заставить Мари отступить. Так, например, почувствовав, что его неучтивость к жениху не оказала никакого влияния на дочь, Тютчев прибегнул к активным действиям. Несмотря на недомогание, он однажды встал, направился к графине Блудовой и на глазах у Бирилёва увёл домой Мари. Поступок отца произвёл на дочь ужасное впечатление. Но не остановил её. Наоборот, вечером того же дня Мари, несмотря на родительский запрет, вновь ушла на свидание к Николаю Алексеевичу.

Родители упорствовали: решили отложить свадьбу, а затем возникла мысль немедленно увезти Мари из Ниццы. Но она стояла на своём.

Тютчев вроде бы сдался, махнул рукой. Но однажды — он сидел в кресле, укутанный пледом, — произнёс, будто ни к кому из домашних не обращаясь:

   — Фрак в наше время означает гораздо больше нравственной силы, чем военный мундир, который всегда есть символ грубой, физической силы... Да к тому же и силы-то физической в этом военном мундире не так уж много...

Тютчевские остроты всегда таили глубокий смысл. Понимай эти слова как хочешь. То ли в них намёк на то, что именно армия и флот оказались в своё время неспособными выиграть Крымскую войну, и теперь, мол, дипломаты, одетые во фраки, пытаются иной, нравственной и умственной силой вернуть России её былое могущество. То ли намёк здесь и вовсе не фигуральный, а, что называется, в цель.

Но вопрос о нездоровье — слишком деликатный. И всё же надо было выяснить главное, что могло обеспокоить: не наследственная ли у жениха болезнь?

Адмирал Лесовский и его жена уверяли: все годы службы здоровье у Николая Алексеевича отменное. Может, сказалась усталость после четырёхлетнего плавания по южным морям?.. Это — куда б ни шло. А вдруг что-либо хуже?

Анна вызвалась объясниться с Бирилёвым. Вспомнила: первый год её службы при дворе, бесконечные анфилады комнат и залов и по ним к императору Николаю Павловичу направляется блестящий молодой офицер. Выглянула из покоев великой княгини, уловила восторженный шёпот фрейлин и горничных: «Оттуда, с театра войны! Герой Синопа!..» Потом видались в Кронштадте, где Бирилёв командовал императорской яхтой «Королева Виктория», в Царском Селе и Петергофе... Вроде, по давнему знакомству, ей удобнее поговорить начистоту.

Мари узнала о разговоре сестры с Николаем Алексеевичем от Эжени Шеншиной и пришла в неописуемый ужас. Как, у неё за спиной! Но слава Богу, всё обошлось. Николая Алексеевича не оскорбил разговор. Наоборот, после этого он с улыбкой рассказывал о своём состоянии:

   — А может быть, для того и дана человеку голова, чтобы время от времени напоминать о себе?.. Пустяк, наверное...

Нет, такой человек не мог бы пойти на ответственный шаг, если бы страдал врождённым недугом. А потомство, покой окружающих? Значит, действительно пустяк, не враг же самому себе Николай Алексеевич. Окажись что-либо серьёзное, исхлопотал бы отпуск на лечение, обратился бы к лучшим медицинским светилам. А он с улыбкой: «Голова дана, чтобы напоминать о себе...»

Искренность и открытость — характер человека. А характер не подделаешь.

«Я вижу, к своей радости и торжеству, что Николая Алексеевича любят с каждым днём больше», — отмечала в своём дневнике Мари.

Фёдор Иванович вдруг стал с интересом беседовать с будущим зятем, особенно расспрашивать его о Крымской войне. А когда Николай Алексеевич подарил Тютчеву несколько ядер и картечных пуль, подобранных некогда под Севастополем на поле боя, Фёдор Иванович положил их на свой письменный стол, на самое видное место...

В жизни каждого человека — рано или поздно — обязательно наступает момент, когда он обязан сделать свой главный выбор. Именно — сознательный выбор, а не шаг, слепо направленный навстречу обстоятельствам. Конечно, чтобы достойно встретить и обстоятельства судьбы, для этого тоже требуется немало воли и мужества. Пойдёт в нашей книге речь и об этом. Сейчас же меня более всего занимает мысль об умении принять самое важное, самое значительное, определяющее всю дальнейшую жизнь решение.

Для Мари таким важнейшим в её судьбе выбором оказалась твёрдая и безоглядная решимость связать свою жизнь с жизнью Бирилёва. Любовь к нему она определила как высший смысл своего существования. Помните запись в дневнике: «За него готова жизнь отдать»?

Будь эти слова занесены в тетрадь в минуты блаженства, когда сердце значит больше рассудка, будь они просто записаны тихой бессонной ночью в предчувствии того, что и завтрашний, и послезавтрашний день будут лучезарными и беспредельно счастливыми, я бы не очень настаивал на читательском внимании к этим словам. Что ж, в любовных признаниях всегда много возвышенности и преувеличений. А сладостные слова придают ещё большее значение чувству, подстёгивают его. Кто буквально может воспринять любовные восторги, кто за словами увидит поступок? Зачем же поступок, зачем же какое-то ещё действие в подкрепление слов, когда такая сладость — вся жизнь?

Любовь Мари оказалась в опасности. Её решимость натолкнулась на глухую, непроницаемую стену родительского противоборства. И любви грозила гибель, грозила, иначе говоря, смерть.

Вот запись в дневнике за месяц до свадьбы, накануне решающего объяснения с Бирилёвым: «Мама вышла в ужасном состоянии, уверяя меня, что никогда больше не увидит меня и прочее...»

Родительское «не перечь» не такое уж редкое в быту явление. Но здесь — особые обстоятельства: столкнулись очень сильные, волевые натуры, каждая из которых может пойти до конца. Опять громкие слова? А история Фёдора Ивановича, которого ничто не остановило — ни крушение покоя в семье, ни мнения света?.. Итак, две неуступчивые, неподатливые, как кремень, стороны столкнулись, и ни одна из них не думала поддаваться.

Ни слёзы, ни мольбы — ничто здесь не могло помочь. Одержать победу была способна только бескомпромиссность. Только твёрдая, выверенная чувством и разумом логика выбора.

Прочтём записи в дневнике: «Право, не знаешь, в какую сторону обратиться — радость и печать так связаны». «...Чувствую, что жертвую любовью к мама́ ради другой любви...» «Вижу ясно, что нужно бороться, чтобы быть способной составить его счастье».

Мы уже знаем, какие попытки помешать выбору дочери предпринимали отец и мать и как стояла на своём Мари. Записи в дневнике — о том, как рождалась в её душе та сила, которая помогала ей бороться. И — о цели, ради которой она может пойти на разрыв с родителями, цели её любви — принести счастье любимому человеку.

Об открытом, лёгком, скорее уступчивом характере Бирилёва уже шла речь. Не будем смешивать его общежитейские черты с ратным мужеством. В каждом человеке счастливо уживаются крайности. Так и в характере Мари доброта, нежность и почти сентиментальность, с которыми мы уже познакомились, круто сроднились с волей и твёрдостью убеждений.

Размышляя в одинокой тиши Овстуга над судьбами тургеневских героинь, она определила и свою жизненную линию — делать добро другим. И вот — первая же в её жизни реальная возможность осуществить своё предназначение! Не о выгодной и блестящей партии речь, не о своём лишь наслаждении и счастье в общепринятом смысле, а «быть способной составить его счастье».