Он не знал, где его командир брал деньги, оружие, литературу, словом, все необходимое для проведения операций. Он ни с кем не сотрудничал, презрительно относясь к полевым командирам, чьи эмиссары приезжали к нему порой с тем или иным заманчивым предложением на роскошных внедорожниках, всеми доступными способами избегал навязываемых услуг и отказывал на просьбы о помощи людьми.

Командир был носителем истинной веры. И потому только он сам обучал новичков Корану. Плохое прилежание наказывалось палками, бегом вокруг лагеря, либо иными физическими упражнениями, - ведь воины ислама должны быть сильными и ловкими, знающими, что борются они лишь ради единого Аллаха, и только во славу Его. Когда он говорил, казалось, глаза, спрятанные за темными стеклами очков, пылают ненавистью к нечестивцам или горят жаждою благодати, точно он, там, за стеклами очков явленно зрел пред собою ангелов.

И потому еще, быть может, он никогда не снимал очки, чтобы слушавшие его не могли заглянуть ему в этот момент в глаза, а, следовательно, и в душу.

Лишь только он был случайно удостоен этого. Лишь он один увидел пепельную пустоту глаз своего командира, творящего намаз в одиночестве пред столь же пустыми беззвездными небесами. И успокоился, ощутив это удивительное единение, родство, о котором он никогда прежде не смел задумываться. И успокоение это, а вместе с ним и уверенность в человеке, чьи глаза напоминали ему небо, не покидало его уже никогда.

Как и сейчас. Дождь, непролазная грязь дороги успокаивали его, но тело все еще болело, а вместе с телом болело и то, что обыкновенно именуют загадочным словом душа. Иной раз одиночество невыносимо. Особенно сейчас. Быть может, потому и его командир страшился оставаться надолго наедине с собою, старясь всегда быть на виду, в центре, в кругу знакомых лиц, привычных разговоров, обыденных дел.

Дорога свернула, стала подниматься на новый холм. Дождь не переставал, но сапоги уже не вязли в грязи. Когда он поднялся на вершину, вдали, в туманной мгле появились едва заметные огни размытые стекавшей с небес влагой. Станица.

Год назад он появлялся здесь с двумя сопровождающими. Тогда, в сентябре, в самом начале осени, зрелище, открывающееся с этого холма, показалось ему и его спутникам удивительным. Один из сопровождавших, остановившись на секунду и махнув рукой вперед, произнес тихо на чеченском: "красивое место, ничего не скажешь". Его спутник кивнул, мгновение полюбовавшись на вырисовывающуюся в легкой утренней дымке станицу островок зелени среди пожухшей степи, едва заметные домишки под высоченными деревами, с холма спускающиеся в балку огородики, на которых возятся селяне, - среди грядок мелькнет то чье-то платье, то необъятные шаровары. Дорога входила в станицу с края, как бы врезалась в нее, телеграфные столбы, связывающие ее с аулом на "той стороне" сразу же терялись среди необъятных тополей, отсюда, с вершины холма видевшиеся точно венчики цветной капусты.

Сейчас он видел лишь несколько фонарей на околице да отблески света из окон крайних домов. Теперь ему оставалось только спуститься в лощину да преодолеть долгий подъем. Несколько сот метров непролазной грязи, последнее препятствие к намеченной цели. Намеченной его командиром.

Странно, наверное, но его уже очень давно не беспокоила мысль о побеге. Только изредка - сны, оставлявшие с некоторых пор ощущение чего-то неприятного, чего именно, он не мог сказать точно. И потому, должно быть, боялся этих беспокоящих его снов. Хорошо, что те, как правило, заканчивались ничем. Разум его давно больше не доверял ненадежным ощущениям и бесполезным надеждам. И особенно главной и самой безумной фантазии из всех - надежде на возвращение в минувшую жизнь.

Потому что минувшего не осталось. Возвращаться в родной город, откуда его вывезли когда-то, не имело смысла. Более того, могло закончится печально. Город давно уже находился под контролем другой, многочисленной и уверенной в себе группы, относящейся с явной прохладцей к его командиру. По меньшей мере, с прохладцей. Пусть новые ваххабитские паспорта у всех жителей республики были едины, но маленькая республика, лишившаяся последних признаков светской власти, и обретшая им на смену, признаки власти религиозной, давно была незримо разделена на множество мелких и крупных зон. Пролегших между разными родовыми группировками, тейпами, во главе которых стояли военные или духовные, но чаще и те и другие в одном лице деятелей, их подвижников, воинов и селян, признавших всех вышеперечисленных своими властителями. Человеку с юга непросто было попасть на север, разве что по особой договоренности. Без нужды он не продвинулся бы дальне одной из автономий. Был бы непременно схвачен и, скорее всего, оставлен там в интересах нового командования, в качестве живого товара.

Да и куда и зачем идти в неизвестность? Главное, к кому? Он сжился с теми, кто давал ему возможность существовать, привык к нынешнему своему окружению, как привыкают к чему-то неизбежному, к чему проще приспособиться, нежели иметь смелость сопротивляться. Привык и усвоил, уроки, полученные за годы пребывания на юге, еще у прежнего полевого командира. Спустя несколько - сколько именно, его мало интересовало - когда выяснилось незавидное его положение заложника без надежды на выкуп, он был передан нынешнему своему хозяину в качестве предмета взаимовыгодной сделки. В детали которой его, конечно, не посвящали. Он принял относительность своего нынешнего существования, принял как должное, и не решился бы поменять его. Даже раньше, будучи простым заложником, не имея нынешнего своего статуса почти свободного человека, не осмелился переступить незримую на карте черту административной границы и уйти к тем, кого прежде считал "своими".

До войны, расставивший все по своим местам. До того, как оказался у полевого командира, которого считал своим и который стал считать своим и его - поставив простое условие, проверив его на лояльность. Невыполнение которого... впрочем, об этом речь даже не заходила.

Он был уверен, упорно меся глинистую почву лощины и поглядывая вверх на приближающиеся огни домов, что его похищение тогда, с автобусной остановки не было столь уж случайным. Те, кто взял его на пути к вокзалу, были осведомлены о месте его работы, о занимаемой должности и о многом другом. Он артачился и спорил с собой поначалу, как спорил бы на его месте всякий, попавший в такую ситуацию, строил несбыточные планы и надеялся. Потом решил спасать себя сам. Кроме него едва ли кто озаботился бы его судьбой. Разве что жена... но, по прошествии стольких месяцев, в этом он не был столь уж уверен. Ведь, когда его голова была оценена, он, скрепя сердце, дал номер телефона, по которому его похитители могли бы связаться с супругой.

Она уехала к родным, потому что они поссорились. Конечно, из-за какого-то пустяка, забытого спустя день после ссоры. Еще она решила отдохнуть от него - в их жизни в то время не все ладилось. Переждав некоторое время, по его мнению достаточное, чтобы утихнуть страстям, он решил отправиться за супругой вслед, заранее зная, что будет прощен, как бывало не раз и не два.

Его и еще нескольких человек, малознакомых и незнакомых вовсе сотрудников одного грозненского НИИ, связанного с проблемами нефтепереработки, сорвали с остановки, забросили в фургон и отправили на юг. Бесконечно давно, вечность, восемь лет назад.

Может быть, она искала его. Искала деньги на освобождение его. Не нашла, - не смогла, не сумела, - и сейчас уже успокоилась и забыла. Столько лет прошло. Может быть, живет еще где-то здесь, в крае, быть может, по тому же адресу, что и ее родители. Или снова вышла замуж и стала совсем не такой, как прежде, не такой, какой он ее знал. Как и он сам.

Ему только сейчас пришла в голову мысль: как она там, на "той стороне"? Вернее, уже тут. Где-то тут, он никак не мог вспомнить название поселка, в котором проживали родители его жены. Если она по-прежнему у них.

Подъем закончился, он остановился немного передохнуть, поправил в рюкзаке бутылку - она вновь стучала по спине. Язвы на плече снова загноились: он начал натирать плечи лямками. Лучше, чем неделю назад, поступи приказ тогда, едва ли бы он смог нести хоть что-то в рюкзаке. Да и вообще, в эти дни он чувствовал себя не в пример лучше. В любом смысле. Может, потому, что позабыл обо всем, когда получил это задание, большую часть которого должен был исполнять в одиночестве. И тогда стало уже неважно, что на дворе такая скверная погода.