– Всем стоять! – громко крикнул он и поднял вверх секиру.

Его послушались. Остановились. Затихли.

Предводитель вынул мою стрелу из земли, повертел ее в руке, на наконечник взглянул и вдруг улыбнулся.

– Хорошие стрелы делают в этом захолустье и хорошо их кладут! – крикнул он в нашу сторону. – Кто же меня пугнуть решил? Покажись и назовись!

– Негоже хозяевам прежде гостей называться! – крикнул я ему в ответ.

– И то верно, – кивнул он, силясь понять, откуда раздался мой голос, и все пытался высмотреть меня за частоколом тына.

Не высмотрел.

– Гойко меня зовут, Сдебут мне отец, и эти люди, – повел Гойко левой рукой в сторону своих соратников, – выбрали меня вожаком, – дотронулся он кончиками пальцев до своего колпака. – А ты кто? – Он пристроил секиру на плечо, подбоченился и гордо приподнял подбородок.

– Я Добрый, сын Мала, – поднялся я на ворота, верхом на перекладину сел.

– О! – воскликнул он. – Я-то думал, что разговариваю с мужчиной, а тут мальчишка! – захохотал громко, и его хохот подхватила ватага.

– Зачем ты пришел в эту землю и что тебе нужно? – постарался я сохранить спокойствие.

– Мне нужно все, что сможет унести моя ладья, – ответил он сквозь смех.

– Борта твоей ладьи и так вот-вот начнут воду из реки черпать. Может, пора остановиться? Неужто не хватит добычи и тебе, и твоим воинам?

Гойко оборвал смех и зло взглянул на меня:

– Ненавижу, когда кто-то учит меня. А тем более не тебе, незрелому чаду, решать, когда и где мне остановиться. Если хочешь жить, ты откроешь ворота и позволишь мне взять то, что я захочу.

– Да! – крикнул кто-то с ладьи. – Особенно тех девчушек с плеса! А то путь домой не близкий…

– А я бы и от мальчонки не отказался, ишь, шустрый какой, – сказал пузатый дулеб с длинными волосатыми руками и чмокнул толстыми губами.

И снова хохотом зашлась ватага.

– Иди ко мне, миленький, я тебя погрею, – гоготал пузан.

Не стерпел я.

Моя стрела вонзилась ему в пах. Он подавился гоготом, заверещал по-бабьи, выронил копье, ухватился своими волосатыми руками за древко стрелы, завертелся на месте и рухнул на прибрежную молодую траву.

Рев возмущения сменил дулебское веселье.

Пожалел я о содеянном, изругал себя за несдержанность. Только стрелу обратно в колчан уже не вернешь. А значит, будь что будет!

– Круши! – взмахнул секирой Гойко, отбил своей волчьей накидкой мою вторую стрелу и ринулся вперед.

Вслед за вожаком ватага пошла на приступ.

Дважды я успел отпустить тетиву, прежде чем обозленные дулебы добежали до тына. В Гойко метился, да только увернулся он, но и стрелы зря не пропали. Первой стрелой сбил с него колпак, а второй положил врага, бегущего рядом.

А неприятели уже лезли на земляной вал. Стряли в кольях, карабкались вверх, цеплялись за частокол, срывались и снова лезли.

Вожак и четверо с ним с разбега врезались в створ ворот. От удара затрещало подгнившее дерево притвора. Ворота поддались, зашатались. Свалился я сверху прямо под ноги Веремуду. От удара лук трещину дал, тетива ослабла, а стрелы из колчана просыпались.

– Эх, Добрый! – вздохнул он, меня коря, а потом вдруг вспыхнул в его глазах огонек веселой ярости. – Посторонись! – крикнул варяг, перешагнул через меня, топор изготовил.

Разлетелись створки по сторонам, ворвались враги в Ольговичи. Тут их старики мои встретили. Не ждали дулебы, что за хлипкими воротами их будут ждать ратники в полном вооружении.

Опешили вначале. Остановились.

Но недолгой заминка оказалась.

– Ха! – крикнул Гойко, подбадривая своих. – Малый со старыми против нас! Нам ли страшиться? Круши! – Но сам приотстал, вперед воинов своих пропуская.

Первым на варяга наскочил крепкий паренек, немногим старше меня. Он взмахнул своей палицей, намереваясь размозжить Веремуду голову, только не на того напал. Старик уклонился от сильного размашистого удара, крутнулся, поднырнул под палицу, и, с хрустом круша ребра, лезвие его топора врубилось в грудь паренька. Тот отлетел назад, снес бегущего за ним дулеба, упал навзничь, всхрапнул, пытаясь вдохнуть выбитый топорищем воздух, булькнул пробитыми легкими, растерянно стер ладонью кровавый пузырь с губ, испуганно всхлипнул и затих, изумленно уставившись в небеса.

Второго принял на себя Кислица. Дулеб неловко ткнул в него копьем с длинным плоским наконечником, но старый воин рубанул мечом по древку. От удара на отполированном дереве осталась глубокая зарубка, но противник сумел удержать копье в руках.

– Круши! – взревел он и, описав копьем широкую дугу, словно дубинкой, огрел Кислицу по спине.

Старик только крякнул и выбросил вперед руку, сжимавшую меч. Будь на дулебе хотя бы кольчуга, этот выпад не причинил бы ему никакого вреда, но, видно, кольчуги были у дулебов не в почете. Овчинный поддевок [52], в который был одет копьеносец, спасал от холода, но супротив меча оказался слабоват. Кожа треснула от удара, и я увидел, как Кислицын клинок стал погружаться в живот чужака.

Дальше мне стало некогда следить за тем, как сражаются другие. Нужно было оборонять собственную жизнь. Я вскочил на ноги, бросил в набегавшего на меня врага ненужный уже лук и выхватил из-за голенища засапожный нож.

Палица просвистела рядом с головой, разодрала рубаху, царапнула гвоздем плечо, но не причинила серьезного вреда. И это было все, что успел сделать недруг. Через мгновение он валялся в пыли, старался зажать липкими от крови пальцами располосованное горло и мычал, силясь меня проклясть. Я не дал ему такой радости. Вторым ударом пробил его сердце, выпуская душу на волю.

Тут же получил хорошего пинка под ребра от подлетевшего на выручку товарищу дулеба. Резко выдохнул боль. Перекатился через мертвяка, смягчая новый удар, сам ударил ножом в ответ. Понял, что попал в ляжку врагу.

Слабо.

Лезвие прошло вскользь, вспороло порты, прорвало кожу. И враг мой лишь отскочил, убирая ужаленную ногу.

Я отдернул руку назад. Начал подниматься. Оскользнулся. Чтобы не упасть, неловко перепрыгнул на другую ногу и понял, что не успеваю уйти от удара копья еще одного вражины. Наконечник не достал до моего глаза всего чуть-чуть. Тень мелькнула слева от меня. Жало копья ушло вверх замысловатой дугой. Через миг я увидел, что это за странная тень спасла меня от неминуемой гибели – мой неудачный убийца катался по земле, вопил, стараясь укрыться изорванными руками от желтых клыков волкодава.

Подрезанный мной дулеб, подволакивая раненую ногу, подскочил к собаке и с резким выдохом обрушил свою палицу ей на хребет. Не попал. Волкодав отпрыгнул в сторону. Чудовищной силы удар пришелся на затылок лежащему. Гвозди палицы застряли в черепе копейщика. Тот дернулся, выгнулся коромыслом в судороге и задышал часто-часто, втягивая носом пыль, но уже не замечая этого.

И тут мой враг, осознав содеянное, упал на колени и заплакал навзрыд. Вокруг продолжалась резня, а он сидел перед убитым и причитал:

– Прости, брат… прости, не хотел я…

Его страдания прекратил Кислица. Махнул мечом, и причитания стихли.

– Ты ранен? – крикнул он мне.

– Нет, – ответил я.

– Так какого же ты расселся?!

Собачий скулеж вывел меня из оцепенения. Моего спасителя добивали трое дулебов, а рядом с псом лежал четвертый. Волкодав сжимал его горло смертельной хваткой, и только дерганье обутых в сношенные лапти ног говорило о том, что человек еще жив. Пес в последний раз взвизгнул и застыл, так и не выпустив добычу из пасти, а эти трое кинулись ко мне.

Я ушел от первого, но второй меня достал. Страшный удар в скулу отшвырнул меня в сторону. В глазах вспыхнуло.

И померкло всего на мгновение.

Новая вспышка.

Вокруг все плыло. Я размахивал зажатым в кулаке ножом, с трудом пытался понять, где враги. Новый удар, как ни странно, привел меня в чувства. Увидел прямо перед собой лохматую накидку, сунул в нее ножом. Кажется, попал. Мой враг вскрикнул. Точно попал.