— Лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— О чем же?

Она задала этот вопрос и вдруг словно забыла обо мне. Ее глаза смотрели в сторону, где стоял какой-то человек, казавшийся высоким, хотя он не выше среднего роста. Он улыбался Вере. Она тоже улыбнулась и кивнула ему.

— Извини, дорогой, — сказала она, — я сейчас же вернусь к тебе. Одну минутку.

Она отошла. Я оглянулся. Она подошла к высокому. По-видимому, это был ее старый знакомый. Потом она окликнула меня:

— Николай!

Я подошел. Высокий, или, вернее, казавшийся высоким, улыбнулся и протянул мне руку. Он не назвал себя. Я себя назвал, и довольно отчетливо:

— Николай…

— Коля, — словно поправил он меня. Это было так странно, будто он знал меня давно.

Глаза его смотрели на меня с интересом. Нет, незнакомые так не смотрят. Потом он раскланялся и ушел.

— Кто это? — спросил я Веру.

Прежде чем ответить, Вера удивленно взглянула на меня:

— Неужели ты его забыл за эти полтора года? Это физиолог и кибернетик Иванцев, Сергей Андреевич Иванцев, твой приятель. Ты же сам сколько раз мне говорил, что такие люди, как Сергей, родятся раз в два столетия. И ты умудрился его забыть? Ты же сам говорил, что он гений, обыкновенный, ничем не примечательный гений, вроде Павлова или Леонардо да Винчи.

— А что он сделал, чтобы его так называть?

— Ничего особенного. Создал новое физиологическое учение. Новую школу. Тебе этого мало? Но объясни, как ты мог его забыть?

Каждую ночь мне снится Дильнея, стоит закрыть глаза — и я там. Поворот бытия, сдвиг времени и пространства.

Когда я просыпаюсь, мне становится не по себе. Она далеко, моя Дильнея!

За свою продолжительную жизнь я возвращался на Дильнею несколько раз и каждый раз вместо друзей и родных встречал их потомков.

Мое призвание вечного странника превращало будущее в настоящее. Я появлялся, обгоняя свою эпоху, своих современников и самого себя. Что-то чудесное было в этих часах, днях и неделях, как бы открывалась дверь в новое небывалое бытие. Я попадал в новый век, не узнавал ни лиц, ни вещей. Но среди новых лиц и новых вещей я старался чувствовать себя уверенно. И только на Земле я теряюсь, словно не нахожу самого себя, и начинаю повторять слова Спинозы: «Нужно не плакать и не смеяться, а только понимать».

Но есть явления, которые я понять не в силах. Возвращаясь из университета, я замедлил шаги. Впереди шли два школьника. Они о чем-то болтали. Вдруг один из них позвал меня. Он громко произнес мое имя, не здешнее, а тамошнее, настоящее.

— Ларвеф, — сказал он.

Он обращался не ко мне, а к своему товарищу, но я вздрогнул, словно проснулся.

И второй подросток сказал так же громко и отчетливо:

— Эроя.

Тогда я нагнал их и спросил:

— Откуда вы знаете эти имена?

— А разве вы не читали научно-фантастическую повесть «Уэра»? — ответил подросток. — Почитайте. Там рассказывается об одном путешественнике, который летал со скоростью света. Его звали Ларвеф.

— Ларвеф это я.

— Вы шутите, — сказал школьник. — Он на вас не похож. У него почти не было рта.

— Я сделал себе пластическую операцию.

Оба подростка рассмеялись.

— Значит, вы прямо со страниц книги сошли на эту Улицу? — спросил второй подросток.

Меня поразила неожиданная правда этих слов. Я даже растерялся. Не сразу я ответил ему:

— Нет. Скорей я прямо с этой улицы попал на страницу.

Я всегда любил детей, даже когда сам был ребенком. Но это было давно, очень давно, несколько столетий тому назад. Я очень любил детей, может быть, и потому, что только в промежутке между путешествиями встречал их. Земные дети не так уж сильно отличались от дильнейских. И там, на Дильнее, я частенько заходил в школы и другие детские учреждения и рассказывал детям о своих путешествиях.

— Вы что, не верите мне? — спросил я.

Один из подростков более разбитной и бойкий ответил:

— Чему не верим?

— Тому, что я Ларвеф?

— Верим, — ответил он насмешливо и бойко, — но ведь не это главное — верим мы или не верим.

— А что?

— Ну как это выразить, когда читаешь — веришь, а когда прочтешь, думаешь — интересная сказка. А сейчас ведь я не читаю.

— Это правда, — сказал я. — Сейчас ты не читаешь, а идешь по улице. Но тут есть одна загвоздка. Сейчас я тебе покажу одну вещь, и ты перестанешь сомневаться.

Я достал из кармана универсальный лингвистический аппарат и протянул его подростку.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Володя.

— А твоего приятеля?

— Он просто Семенов. У него имя очень трудное. У нас все его Семеновым зовут.

Я сказал:

— Посмотри, Семенов, на эту вещицу. Ты французский язык знаешь?

— Нет, не знаю. У нас в школе проходят английский и банту.

— Ни одного слова не знаешь?

— Знаю только «бонжур» и «мерси».

— Маловато. Но сейчас ты все слова будешь знать. Вот нажми эту кнопку.

— Нажал. А теперь что?

— Теперь говори.

Семенов заговорил по-французски. На лице его приятеля Володи изобразилось крайнее изумление. Петом он сказал:

— Семенов, наверно, раньше знал, да притворялся.

— Не знал я. Честное слово. Не знал! Клянусь! А вы где такой аппарат достали?

— Чудак! На Земле такие не выпускают. А этот с Дильнеи привез.

— А вы кто? Гипнотизер?

— Ларвеф я! Ларвеф!

— Ну да Ларвеф. Этак и я могу сказать, что я Робинзон Крузо. А вещица забавная. Подарите нам ее.

— Нет, не могу. Она мне самому нужна до зарезу. Без нее — я глухонемой.

— А все-таки кто вы? Телепат?

— Нет, Ларвеф я. Лар-веф.

— Бросьте. Так не бывает.

— Ну не бывает, так не бывает. Стоит ли спорить. До свидания.

Подростки пошли в одну сторону, я в другую.

Я возвращался домой поздно. В вестибюле дежурный автомат остановил меня.

— Вас ждут, — сказал он тихо и значительно, тише и значительнее, чем всегда.

— Где? — спросил я.

Автомат-дежурный ответил с подкупающей вежливостью, безукоризненно точно выговаривая слова:

— В зале для ожиданий и встреч.

У него был обворожительный голос, проникающий до самых основ существа, голос, вероятно, занятый у какого-нибудь трагического артиста или певца. И, играя голосом, словно догадываясь о том, какое он производит на меня впечатление, повторил:

— В зале для ожиданий…

Я подумал, что меня ждет Вера и, войдя в зал, стал искать ее глазами. Но ее там не было. Мужской голос окликнул меня:

— Ларионов!

Навстречу мне шел человек неопределенного возраста. Не сразу я узнал Тунявского. Казалось, за эти две недели он постарел, обрюзг, опустился. Значит это он ожидал меня?

— Извините, что я не предупредил о своем приходе. Это произошло неожиданно. Я не хотел идти к вам, но какое-то безотчетное, не до конца понятное мне чувство заставило меня переменить решение. Я ведь не совсем доверял своим чувствам. И сейчас не вполне доверяю!

— Что вы хотите сказать?

— Я пришел выяснить — кто вы?

— Кто — я? Однажды я уже дал ответ на ваш вопрос. — Я — Ларвеф и прибыл сюда с Дильнеи.

— Но вы же и Ларионов?

— Ларионов я для всех, кроме вас… Но я вижу, вам нездоровится. Вы побледнели? Что с вами?

Он не ответил.

— Может, поднимемся в мой номер, чтобы продолжать наш разговор? Зал ожиданий и встреч не совсем подходящее место для обсуждения физических и философских проблем.

Он молча кивнул. Казалось, он потерял дар речи, он не произнес ни слова, пока лифт не поднял нас на девятнадцатый этаж. И вот мы в номере, в обычном гостиничном номере, где все вещи выглядят обыденно, буднично и банально.

— Садитесь, — сказал я гостю и показал на кресло.

Он сел, потом встал, потом снова сел. Он явно был не в своей тарелке. Не очень-то уверенно я употребляю это старинное и типично земное выражение, смысл которого для меня не до конца ясен. Не в своей тарелке, именно так!