— Боже милостивый! Неужели кто-нибудь рассказывал вам обо мне?

— Нет. Это просто, знаете ли, ясновидение. Но дальше я ничего не вижу. Вы должны рассказать мне остальное. Между прочим, сколько денег вы истратили?

— Около восьмидесяти фунтов.

— Гм. Неплохо — за десять-то дней. А откуда вы их взяли?

— Все получилось довольно странно. Я каждый день заходил к казначею и брал у него десять фунтов. К середине следующего дня я успевал их истратить. Она и ее подруга всегда расставались со мной в два часа, и я снова встречал их перед обедом в семь.

— Она объяснила вам, почему?

— О да. Она была вполне откровенна. Видите ли, у подруги Иветты есть друг, какой-то очень богатый человек, фабрикант, он-то и оплачивает их квартиру. Иветта сказала, что, увидев меня, он мог подумать, что ее подруга встречается с мужчиной. Вполне понятно, правда?

— Вполне!

— И, знаете, к Иветте он был тоже очень добр. Давал ей деньги и тому подобное. Я хотел поблагодарить его и вернуть ему эти деньги, но она мне не разрешила.

— Еще бы я думаю.

«У-у-у-у».

«Я положил бы пять шиллингов в кружку для бедных, — подумал Хендерсон, — если бы этого боша сбили. Какого дьявола здесь нет зениток?»

— Она замечательная девушка. Понимаете, сама искренность. Я не могу вам описать, как она красива. Все в ней так нежно и изящно, и одевается она всегда со вкусом; я и не думал, что у женщин бывают такие изысканные вещи. Как-то она захотела новую сумочку — их у нее было около дюжины, — и сумочка эта стоила восемь фунтов десять шиллингов…

— Гм. Вы, конечно, купили ей сумочку?

— Конечно! Для нее ничто не может быть слишком дорого.

— Гм.

— Я никогда не видел даже в мечтах, никогда не касался ничего более прекрасного и очаровательного, чем ее обнаженное тело. Это снежно-белый атлас. Картинки Кирхнера[18] — ничто в сравнении с ней. Знаете, каждый раз, когда мы бывали вместе, она оставляла на моем теле след поцелуя. Их сорок четыре. Сорок четыре знака высшего блаженства. Боже! Если бы этот бош сейчас швырнул в нас свою пилюлю и отправил меня ко всем чертям, он все-таки не мог бы отнять у меня пережитого. Я не знал, что на свете бывает такое счастье, что в человеческих силах до такой степени все изменить.

«У-у-у-у».

— Но я не хочу умирать. Я хочу жить — для нее, с ней. Я сделал ей предложение, но она отказалась даже от помолвки. Сказала, что нечестно предлагать девушке стать женой солдата. После войны, пожалуй. Я сказал, что после войны, если она выйдет за меня замуж, я буду работать для нее до кровавых мозолей.

— Гм. Знаете, не годится просить этих славных девушек выходить за таких парней; как мы. На фронте мы несколько огрубели. Я бы на вашем месте не стал думать о женитьбе. Смотрите на это просто как на восхитительный эпизод. Вы чертовски приятно провели с нею отпуск, но теперь, когда вы снова на фронте, забудьте о ней.

Хенли рассмеялся презрительно и зло:

— Забыть о ней! Боже мой, я не смог бы, если бы даже хотел! Я…

Он замолчал, онемев от возмущения.

— Ладно, старина, — успокаивающе сказал Хендерсон. — Дело ваше. Наверно, вы собираетесь с ней переписываться?

— Непременно, черт возьми, и буду посылать половину своего жалованья, чтобы ей было на что жить. Она будет меня ждать. Знаю, что будет.

— Станете посылать деньги прямо на ее имя?

— Нет. Она хочет, чтобы я посылал их на имя ее подруги. Видите ли, в провинции у нее есть родственники — ужасные святоши, — и она, вероятно, поедет навестить их.

Подруга перешлет ей деньги.

— Понимаю. Ну, спокойной ночи, старина.

— Спокойной ночи.

«У-у-у-у».

На следующее утро Хенли уехал на передовую. Хендерсону предстояло ждать в дивизионном лагере, пока батальон не придет на отдых. Но даже когда Хендерсон снова присоединился к батальону, он виделся с Хенли очень редко. На передовой, удерживая свой оборонительный сектор, каждая рота действовала почти что самостоятельно, и располагались они довольно далеко друг от друга. Поэтому Хендерсон, занятый другими, более важными делами, почти забыл о Хенли и его парижском приключении.

Затем кто-то сказал ему, что на их участке приказано произвести разведывательный поиск. Хенли вызвался командовать этой операцией. С десятком добровольцев — рядовых и унтер-офицеров — он расположился на переднем крае, чтобы подготовиться к поиску. Хендерсон, которому хотелось узнать, что происходит, за несколько дней до операции, забрел в расположение первой роты. Хенли сидел один в ротном блиндаже и курил. Увидев Хендерсона, он обрадовался.

— Хелло, старина. Сто лет вас не видел. Как у вас дела?

— Спасибо, хорошо. А у вас?

— Превосходно. Хотите выпить?

— Спасибо.

— Мой дворецкий забыл подать сифоны с содовой, поэтому вам придется разбавлять виски хлорированной водой.

Они рассмеялись.

— Ну, что новенького?

— Говорят, вы идете в разведку?

— Да. В штабе дивизии требуют языка. Мы пойдем в ночь на среду — послезавтра. Артиллерия подготовила для нас отличный заградительный огонь. Это будет детская игра.

Хендерсон, помедлив, сказал:

— Я не хочу быть нескромным, но… м-м… в Париже все благополучно?

Хенли заметно покраснел.

— Вполне. — На мгновение он замолчал, затем продолжал доверительным тоном. — Видите ли, если эта операция будет успешной, я получу «Военный крест» и десятидневный отпуск. На крест мне наплевать, хотя, конечно, Иветта будет рада, если я его получу. Но мне нужен отпуск. Я заявил полковнику, что не хочу ехать в Англию, и он обещал отпустить меня на две недели в Париж. Вот почему я иду на это дело.

— Понимаю. Желаю вам удачи.

— Спасибо.

У Хендерсона чесался язык намекнуть о своих подозрениях относительно прекраснейшей из женщин, но он сдержался. Если бы он попытался образумить Хенли, это только привело бы к ссоре. А вдруг она в самом деле хорошая девушка? Трудно сказать. Но Хенли так чертовски наивен, и рассказанная им история внушает много сомнений. Ну да ладно, стоит ли волноваться из-за таких пустяков, когда идет война!

Поиск прошел успешно. Рота Хендерсона осуществляла поддержку, и он следил за операцией с наблюдательного пункта. Конечно, он не видел, как солдаты вылезли из окопов, но ему была отлично видна линия заградительного огня. Десять минут артиллерия, минометы и пулеметы буквально поливали бошей огнем. Противник отстреливался довольно слабо и беспорядочно; это несколько озадачило Хендерсона.

Скоро на передовой стало известно, что язык взят, причем убит только один солдат, а двое легко ранены. Хенли был невредим и в приподнятом настроении. Хендерсон успел перекинуться с ним несколькими словами, когда участники поиска, с почерневшими от грязи лицами, шли по траншее к штабу батальона. Хендерсон затащил его в окоп связистов и дал ему выпить хорошую порцию виски. Хенли все еще тяжело дышал от напряжения, лицо его было перекошено. Френч, галифе и обмотки были изорваны в клочья колючей проволокой. На лице была глубокая, кровоточащая царапина, из бедра, разорванного проволокой, шла кровь. Он не стал ждать перевязки и сразу же поспешил в штаб батальона.

Полковник пожал ему руку и поздравил с успехом:

— Прекрасно провели дело, Хенли, горжусь вами. Языка отправили под конвоем в штаб бригады. Вы непременно получите крест.

— Благодарю вас, сэр.

— Вам, верно, не терпится в отпуск? Смотрите же, ведите себя там как следует… Ну, что там еще?

Последние слова, произнесенные с некоторым раздражением, были обращены к начальнику штаба, вошедшему в блиндаж с депешей.

— Связной из бригады только что доставил вот это, сэр. Наше наступление на Сомме совместно с французами и канадцами неожиданно оказалось успешным. Мы начинаем наступать на фронте протяженностью в двадцать миль. Приказано выступить немедленно. Сменяющие части будут здесь через несколько часов.