Пин вовремя остановился, он уже занес было ногу. Под ногами у него что-то большое и белое, растянувшееся вдоль межи. В траве валяется разложившийся труп человека. Пин смотрит как завороженный: из земли поднимается черная кисть и скользит по трупу, цепляясь за него, словно рука утопающего. Нет, это не рука: это жаба, одна из тех жаб, что по ночам скачут по лугу; теперь она лезет на живот к покойнику.

Пин мчится по полю; волосы у него встали дыбом, а сердце вот-вот выскочит из груди.

Однажды в лагерь приходит Герцог. Вместе со своими свояками он отсутствовал несколько дней: они ходили в одну из своих таинственных экспедиций. На шее у Герцога черный шерстяной шарф, в руке он держит меховую шапку.

— Товарищи, — говорит он, — они убили моего свояка Маркиза.

Партизаны выходят из сарая и видят приближающихся Графа и Барона, на шее у которых тоже черные шарфы. Они несут гроб, сплетенный из виноградных лоз и веток оливы. В гробу лежит Маркиз, убитый на гвоздичном поле фашистами из «черной бригады».

Свояки ставят гроб перед сараем и склоняют обнаженные головы. Теперь видно, что с ними двое пленных. Это фашисты, которых захватили накануне. Они стоят босиком, лохматые и в сотый раз объясняют каждому, кто к ним подходит, что их мобилизовали насильно.

Герцог велит пленным взять кирки и лопаты и нести гроб на луг, чтобы там закопать его. Процессия пускается в путь: двое фашистов несут на плечах гроб, а по пятам за ним идут три свояка — Герцог в середине, остальные двое по бокам. В левой руке, на уровне сердца, они держат шапки: Герцог — круглую меховую шапку, Граф — вязаный башлык, Барон — большую черную крестьянскую шляпу; в правой руке у каждого — пистолет. Позади них, на некотором расстоянии, идут все остальные, и никто не произносит ни слова.

Потом Герцог затягивает заупокойную молитву. Латинские стихи в его устах звучат сердито, как ругательства, а свояки подтягивают за ним, держа в одной руке направленные на фашистов пистолеты, а в другой — шапки. Похоронное шествие продолжает медленно двигаться по полю. Герцог отдает короткие приказы фашистам идти помедленнее, держать гроб прямо и поворачивать, когда надо свернуть. Потом он приказывает пленным остановиться и рыть могилу.

Партизаны тоже останавливаются на некотором расстоянии от них и наблюдают. Подле гроба и роющих могилу фашистов стоят три свояка-калабрийца с обнаженными головами и черными шерстяными шарфами на шее. Пистолеты их направлены на фашистов, и они бормочут латинские молитвы. Фашисты работают быстро: они уже выкопали глубокую яму и смотрят на свояков.

— Еще, — говорит Герцог.

— Глубже? — спрашивают фашисты.

— Нет, — говорит Герцог. — Шире.

Фашисты продолжают рыть и кидать вверх землю; они вырыли могилу в два, а то и в три раза шире, чем требуется.

— Хватит, — говорит Герцог.

Фашисты осторожно ставят гроб с телом Маркиза на середину могилы; затем они вылезают, чтобы закопать ее.

— Вниз! — приказывает Герцог. — Закапывайте, не вылезая из ямы.

Фашисты, стоя в могиле, бросают лопатами землю только на гроб и остаются в двух ямах, образовавшихся по обе стороны погребенного. Время от времени они оборачиваются, чтобы посмотреть, не разрешит ли им Герцог вылезти, но Герцог хочет, чтобы они продолжали закапывать его свояка, над гробом которого уже образовался большой могильный холм.

Поднимается туман, и партизаны расходятся, оставив у могилы свояков с непокрытыми головами и наведенными на фашистов пистолетами. Густой туман размывает силуэты людей и поглощает звуки.

История с похоронами калабрийца дошла до командования бригады и вызвала неодобрение. Комиссара Джачинто в очередной раз вызвали для рапорта. Тем временем оставшиеся в сарае мужчины дают волю яростному, разнузданному веселью, слушая шутки Пина, который, оставив на этот вечер в покое погруженных в траур калабрийцев, прицепился к Дзене Верзиле по прозвищу Деревянная Шапочка. Джилья стоит на коленях подле очага, время от времени подавая хворост мужу, который поддерживает огонь. Она следит за разговором и смеется, поводя своими зелеными глазами. Всякий раз взгляд ее встречается со взглядом затененных глаз Ферта, и тогда Ферт тоже смеется своим неприятным, болезненным смехом, и они смотрят друг другу в глаза, пока Джилья не опускает взгляд и не делается серьезной.

— Пин, перестань, — говорит Джилья. — Спой лучше «Кто в дверь мою стучится…»

Пин оставляет в покое генуэзца, чтобы позубоскалить над Джильей.

— А тебе хотелось бы, чтобы кто-то постучал в твою дверь, когда твоего мужа не будет дома?

Левша поднимает лысую голову, покрасневшую от жаркого огня. Когда над ним издеваются, он кисло посмеивается.

— Мне хотелось бы, чтобы постучался ты и чтобы по пятам за тобой гнался Герцог с ножом и кричал: «Отрежу мошонку!» — а я захлопнул бы дверь перед самым твоим носом!

Но попытка втянуть в перепалку Герцога выглядит грубо и не имеет успеха. Пин подходит к Левше и подмигивает ему с ехидной улыбкой.

— Послушай, Левша, неужели правда, что в тот раз ты так ничего и не заметил?

Левша уже усвоил, в чем состоит эта шутка, и знает, что не надо спрашивать, о каком разе идет речь.

— Я-то нет. А ты? — отвечает он с кислой улыбкой; он понимает, что Пин от него не отвяжется, и видит, что все остальные уставились на мальчишку, ожидая, что же он еще выкинет.

— В тот раз, после того как ты целый год был в плаванье, твоя жена произвела на свет младенца и отнесла его в приют. А ты вернулся и ничегошеньки не заметил?

Все громко хохочут и начинают приставать к повару.

— Неужто так оно и было, Левша? Ты нам об этом ничего не рассказывал.

Пожелтев, как лимон, Левша тоже хохочет.

— А что, — спрашивает он, — ты встретился с этим младенцем в приюте для ублюдков? Там он тебе обо всем и рассказал?

— Перестаньте, — говорит Джилья. — До чего же ты вреднющий, Пин. Спой лучше ту песню: она такая хорошая.

— Если только захочу, — отвечает Пин. — Я не работаю по заказу.

Ферт медленно встает и потягивается.

— Ну-ка, Пин, спой ту, что она просит. А не то отправишься в дозор.

Пин приподнимает упавшую на глаза челку и подмигивает.

— Будем надеяться, что сегодня к нам не пожалуют немцы. Наш командир что-то сильно расчувствовался.

Он уже приготовился увернуться от затрещины, но Ферт смотрит своими затененными глазами на Джилью поверх большой головы бывшего кока. Пин становится в позу, поднимает подбородок, приглаживает волосы и начинает:

Это странная, жестокая песня, которой его выучила одна старуха из их переулка. Вероятно, некогда ее пели певцы на ярмарках.

— Хворост, — говорит Левша и протягивает Джилье руку. Джилья подает ему пучок вереска, но Ферт тянется поверх головы повара и перехватывает вереск. Пин поет:

Левша все еще стоит с протянутой рукой, а Ферт кидает вереск в огонь. Потом Джилья подает над головой мужа связки сорго, и ее рука встречается с рукой Ферта. Пин продолжает петь, внимательно следя за происходящим:

Ферт удерживает руку Джильи в своей руке, свободной рукой он берет сучья и бросает их в огонь. Потом он отпускает ее руку, и они смотрят друг на друга.