Один-единственный разок поддаться перед тем, как уйти навсегда. В любом случае, этому гнусному фарсу пришел конец!

К счастью, у нее есть Анджело, несчастный, отверженный брат герцога, против которого Марко затаил лютую злобу. Ревнует, видите ли! У Анджело есть свои причины помочь ей бежать. Рыцарь сверкающей черной «хонды», он только и ждет сигнала о помощи… который она почему-то не спешит подавать. Возможно, потому, что уверена: несмотря на все свое высокомерие и все оскорбления, которыми он ее осыпает. Марко немедленно отправится на поиски, как волк, почуявший близость добычи, уже загнавший ее… Он всласть поизмывается над ней, прежде чем уничтожить. Ну конечно же, он вернется! Она еще посмеется последней — перед тем, как исчезнуть. Да, вот почему она медлит: просто уверена, что может в любую минуту обрести свободу. В этом-то все и дело. Она дождется его возвращения и в последний раз уступит: только чтобы лишний раз доказать ему, что он не может без нее обходиться. Докажет — и сразу исчезнет!

Не кто иной, как Серафина, в конце концов вернула Сару на землю. Ох уж эта Серафина с ее суровыми сентенциями! Но еще до ее прихода Сара обнаружила у себя на балконе несколько журналов со светской хроникой.

Это, конечно, работа Анджело — чья же еще? Со страниц улыбалась мама Мона, напоминая о том, что она находится на съемках недалеко отсюда — в Кальяри. Нетерпеливо пробегая взглядом страницу за страницей (на что он, конечно, и рассчитывал), Сара наткнулась на пару заметок, посвященных Марко, герцогу Кавальери и, несмотря на все его успехи в сфере бизнеса, международному плейбою.

В одной заметке речь шла о его нынешней метрессе, французской манекенщице, особе известного пошиба. Другая повествовала о его прошлых похождениях. Автор заметки отзывался о герцоге как о человеке, который необычайно «легок на подъем» и никогда не живет с одной женщиной больше шести месяцев кряду, после чего бросает ее ради другой женщины.

Сара и без того догадывалась, что он за птица. Кто же из них настоящий лицемер? Почему он не возвращается, черт бы побрал его черную душу? Уж она отхлещет его правдивыми и гневными словами!

Прошло уже двое суток, а его все не было. Мерзавец! Чего он добивается?

Когда он наконец соблаговолит вернуться, ее уже здесь не будет. В конце концов ему откроется горькая правда: он узнает о том, как его одурачили, но это станет лишь частью отмщения. Если она и не отправит его в тюрьму за похищение, то уж во всяком случае выставит на посмешище. Она явится на суд в белом платье девственницы и на глазах у всех зальется слезами: пусть он до конца своих дней раскаивается в содеянном! Уж папа постарается, чтобы так и вышло!

Как обычно, она жарилась на солнце у себя на террасе, предаваясь безотрадным мыслям.

Но будь же разумной, Сара!.. Легко сказать! Легко грозить себе пальчиком, не представляя в полной мере грозящей опасности. Что если он больше не вернется? Возможно, он о ней и думать забыл. Она стала очередным трофеем ради статистики. Однако… Бывали же дни — и ночи, — когда они мирно беседовали, забыв, кто есть он и что, по его убеждению, представляла собой она. Они вместе обедали и спорили, меряясь силой, точно на турнире. Любили друг друга — да, любили, несмотря на то, что подчас он обозначал их отношения совсем другими терминами, нарочно подбирая их так, чтобы принизить происходившее между ними, свести к голой физиологии, грубым словам, которые ничего не объясняли и ничего не значили.

Сара лежала, всеми порами впитывая ласковое тепло и постепенно утрачивая ясность мысли, когда вошла Серафина, впервые за долгое время нарушив ее уединение.

— Синьорина, проснитесь, пожалуйста. Вредно спать на солнце.

Господи, подумала Сара, с тех пор, как я попала сюда, я потеряла всякий стыд! Она лениво перевернулась на спину и одной рукой закрыла глаза от солнца.

— В чем дело? — с вызовом спросила она, лихорадочно думая: неужели все кончено? Или герцог все-таки соизволил вернуться? Поскольку экономка продолжала хранить молчание, Сара сказала тем же ехидным тоном:

— Если он вернулся, передайте, что мне все осточертело и я не желаю его видеть. Я больше не позволю удерживать меня силой! Или он так обращается со всеми своими женщинами?

— Нет, синьорина, вы первая, кого герцог привез во дворец. До нас частенько доходили слухи — большей частью из газет — о его увлечениях, но никогда он не привозил женщин сюда. Ни разу. Простите за откровенность, синьорина, но иногда она только на пользу. Я старая женщина и много чего повидала, однако…

— Простите, Серафина, — Сара неохотно села и ощутила потребность прикрыть наготу. Она с благодарностью приняла из рук Серафины что-то сшитое из цветастого индийского хлопка. В голове у нее царил хаос от солнца и неожиданной речи экономки. В чем причина такого словоизвержения? Что у Серафины на уме?

Последовала небольшая пауза; Сара застегнула принесенный Серафиной саронг. Ей стало страшно — Бог знает почему. «Его увлечения»! Серафина произнесла это таким обыденным тоном. Черт побери, неужели она и дальше будет цепляться за человека, у которого легион любовниц по всему свету насколько хватало его лениво блуждающего взгляда? И этот ханжа, этот прожженный негодяй еще смел запрещать брату жениться на любимой женщине, в то время как сам взял да и воспользовался этой женщиной (по крайней мере, он сам так считал) против ее воли, не заботясь, о последствиях.

— Серафина… Вы хотели что-то мне сказать? Я устала от уклончивых фраз и грубой силы. Вы, конечно, понимаете, что скоро ноги моей здесь не будет?

Вместо прямого ответа Серафина цеплялась за какие-то обтекаемые фразы, стараясь перевести разговор в другое русло.

— Вы, верно, перегрелись — что я говорила? Это не просто вредно, но и опасно для здоровья. Пойдемте в дом, синьорина.

Экономка еще долго ходила вокруг да около, хотя по всему было видно: она явилась неспроста. Сара терпеливо сносила ее нотации и даже позволила отвести себя в ванную. В огромной мраморной ванне уже благоухала вода.

Ох уж эта ванна, символ декаданса, сооружение для капризных, избалованных наложниц, чьей единственной функцией было ублажать своего надменного господина. Сара умышленно сосредоточилась на подобных мыслях — лишь бы не вспоминать о его ласковых руках, много раз намыливавших ей спину… и все остальное.

И почему здесь нет обыкновенного, гигиеничного душа? Наверняка в его собственных покоях…

— Серафина!..

Прямая, как палка, пожилая женщина, с туго заколотыми на затылке волосами и в темном платье, не ушла, как обычно, оставив Сару нежиться в ванне; она явно подыскивала предлог, чтобы остаться, — к примеру, проверила, на месте ли пушистые полотенца, — и явно испытала облегчение, когда девушка заговорила первой.

— Да, синьорина?

— Скажите, Серафина: когда установили эту роскошную ванну? И почему здесь нет удобного современного душа?

— Кажется, при покойном герцоге, синьорина. Эта часть замка — самая древняя. Однако покойной герцогине захотелось поселиться именно здесь — так рассказывала моя мать, которая до меня состояла в должности экономки.

Сама-то я была молода, но уже с пятнадцати лет приходила помогать ей и хорошо помню обеих герцогинь. Тогда еще не было парового отопления, и мне приходилось таскать большущие кувшины с горячей водой. Ну и много же их требовалось!

Дав себе волю, обычно сдержанная экономка вдруг впала в болтливость. Сара удивленно приподняла брови. Серафина — доброе, симпатичное существо, хотя и трудно представить ее молоденькой девушкой, взбирающейся по бесчисленным мраморным ступеням с кувшинами горячей воды. Бедняжка — вряд ли у нее было нормальное, беззаботное детство.

— Наверное, синьорине скучно слушать. Все это происходило много лет назад, и некоторые из этих лет хотелось бы вычеркнуть из памяти.

— Нет-нет, — поспешно возразила Сара, чье любопытство достигло предела. Не останавливайтесь, прошу вас. Я бы хотела многое уяснить: надо мной витает образ покойной герцогини; ведь она жила в этих комнатах, ее портрет и поныне висит здесь, а не в картинной галерее. Должно быть, художник не польстил ей и она была замечательно красивой женщиной? Вы, кажется, говорили о ней как об испанке?