— Что же, я согласен с вами, — сказал Эзеулу, — но я соглашаюсь по малодушию.

Помимо двух взрослых сыновей Эзеулу, Эдого и Обики, при этом присутствовал и его младший брат, Океке Оненьи. До сих пор он не открывал рта, но теперь ему показалось, что Эзеулу слишком легко уступает, и он решил сказать свое слово:

— Свойственники, я приветствую вас. Я все время молчал, поскольку человек, не наделенный ораторским даром, обычно говорит, что его родичи сказали все, что следовало сказать. С самого начала разговора я очень внимательно слушал, чтобы услышать из ваших уст одну вещь, но я ее так и не услышал. Люди женятся по разным причинам. Ну, конечно, все мы хотим иметь детей, но, кроме того, одному женщина нужна, чтобы готовить еду, другому — чтобы помогать ему в поле, а третьему она нужна для битья. Вот я и хочу услышать из ваших уст, не потому ли пожаловал наш свойственник, что ему некого теперь бить, проснувшись поутру?

Онвузулигбо от имени всей своей родни пообещал, что Акуэке больше не тронут и пальцем. Тогда Эзеулу послал за Акуэке, чтобы выяснить, хочет ли она сама вернуться к мужу. Немного поколебавшись, она согласилась вернуться, если не будет возражать ее отец.

— Свойственники, я приветствую вас, — заговорил Эзеулу. — Акуэке вернется, но не сегодня. Ей потребуется кое-какое время на сборы. Сегодня ойе; она возвратится к вам в первый ойе после следующего. Когда она придет, обращайтесь с ней хорошо. Бить жену не доблесть. Мне известно, что любые супруги порою ссорятся; ничего предосудительного в этом нет. Ссорятся даже родные братья и сестры, что же говорить о двух людях, не связанных узами крови. Пожалуйста, можете ссориться, но не давайте волю рукам. Вот и все, что я хотел сегодня сказать.

Эзеулу возблагодарил Улу за столь неожиданное прекращение ссоры между Акуэке и ее мужем. Он был уверен, что Улу способствовал этому примирению, дабы привести его в состояние духа, подобающее для очищения от грехов жителей шести деревень, перед тем как они посадят в землю семена будущего урожая. Вечером того же дня шестеро его помощников явились к нему за приказаниями, и он послал их объявить по всем шести деревням, что праздник Тыквенных листьев состоится в ближайший нкво.

Угойе все еще готовила ужин, когда зазвучало огене глашатая. Она прославилась своей поздней готовкой. Хотя Эзеулу часто выговаривал Матефи за то, что та запаздывала с ужином, Угойе заслуживала этот упрек даже больше. Только она поступала осмотрительней, чем старшая жена: по тем дням, когда была ее очередь посылать пищу мужу, она никогда не запаздывала со стряпней. Зато во все остальные дни стук ее пестика в ступке был слышен до полуночи. Особенно нерадивой бывала она в такую пору, как сейчас, когда обычай запрещал ей готовить для взрослых мужчин по причине ее нечистоты.

Ее дочь Обиагели и дочь Акуэке Нкечи рассказывали друг другу сказки; Нвафо восседал на глиняном приступке у основания центрального столба хижины и, свысока поглядывая на девочек, поправлял их, когда они ошибались.

Угойе помешивала варившуюся на огне похлебку и время от времени пробовала ее, облизывая с тыльной стороны поварешку. Как раз в такой момент и раздался звук огене.

— Tиxo, дети, дайте послушать, что там говорят.

Бом, бом, бом, бом.

— Ора ободо, слушайте! Эзеулу просил меня объявить вам, что праздник Тыквенных листьев состоится в ближайший нкво. — Бом, бом, бом, бом. — Ора ободо! Эзеулу просил меня…

Обиагели замолчала на полуслове, чтобы мать могла расслышать сообщение глашатая. С нетерпением ожидая, когда можно будет продолжать, она заметила поварешку, которую мать положила на деревянную тарелку, и, чтобы не сидеть без дела, принялась дочиста ее облизывать.

— Вот обжора, — поддразнил ее Нвафо. — Лижете, лижете языком — поэтому у женщин и борода не растет.

— А где же твоя борода? — спросила Обиагели.

Бом, бом, бом, бом.

— Жители деревни! Верховный жрец Улу просил меня оповестить каждого мужчину и каждую женщину о том, что праздник Тыквенных листьев назначен на ближайший базарный день нкво. — Бом, бом, бом, бом.

Голос глашатая начал постепенно затихать: он выкликал теперь свое объявление в дальнем конце главной улицы Умуачалы.

— Начнем всё снова? — спросила Нкечи.

— Да, — ответила Обиагели. — Большой плод уквы упал прямо на Нваку Димкполо и убил его наповал. Я спою эту сказочку, а ты мне подпевай.

— Но ведь я подпевала в прошлый раз, — запротестовала Нкечи, — а теперь моя очередь петь.

— Ты хочешь всё испортить! Как будто не знаешь, что мы не закончили сказку, когда пришел глашатай.

— Не соглашайся, Нкечи, — вмешался Нвафо. — Она хочет обдурить тебя, пользуется тем, что она старшая.

— А тебя, Нос-как-муравьиная-куча, никто не спрашивал.

— Сейчас ты у меня допросишься — заревешь!

— Не слушай его, Нкечи. Потом будет твоя очередь петь, а я стану подпевать. — Нкечи согласилась, и Обиагели запела с самого начала:

— Нет, нет, неправильно, — прервала ее Нкечи.

— Что может случиться с Землей, дурочка? — спросил Нвафо.

— Я нарочно так сказала, чтобы проверить Нкечи, — нашлась Обиагели.

— Вот и врешь, такая большая, а не можешь рассказать простую сказочку.

— Если тебе не нравится, попробуй-ка вспрыгни мне на спину, Нос-как-муравьиная-куча.

— Мама, если Обиагели будет обзываться, я ее поколочу.

— Дотронься до нее только, и я живо выбью из тебя дурь, которая накатила на тебя сегодня вечером.

Обиагели запела снова:

Базарная площадь постепенно заполнялась народом: со всех сторон стекались сюда мужчины и женщины. Поскольку женщинам отводилась на этом празднике важная роль, они разоделись в самые лучшие свои наряды, а те, у кого были побогаче мужья или покрепче собственные руки (последние были довольно редким исключением), надели украшения из слоновой кости и бусы. Большинство мужчин пришли с пальмовым вином. Кто принес его в глиняных кувшинах на голове, кто в бутылях из тыквы, висевших на веревочной петле сбоку. Пришедшие первыми располагались в тени деревьев и принимались пить вино с друзьями, родичами или свояками. Припоздавшие усаживались прямо на солнцепеке, благо жара еще не наступила.