— Не рано ли бога благодарить?

Смысл этих слов стал ясен через несколько секунд, когда раздался второй взрыв. Отброшенный взрывной волной к решетке канала, царь умирал в луже крови; в нескольких шагах от него, тоже окровавленный, лежал тот, кто наконец все-таки убил его.

Это был финал многолетней охоты и неотступных усилий, которые одно за другим кончались ничем. Причем многочисленные неудачи покушавшихся объяснялись не мерами, которые предпринимала охранная служба, а все теми же необъяснимыми сцеплениями случайных обстоятельств, всякий раз сводившими усилия покушавшихся на нет.

Биографии многих политических руководителей более близкого нам времени могли бы служить иллюстрацией все той же странной закономерности. Президент де Голль пережил, например, попытки убить его столь же многочисленные, сколь и тщетные. Направляясь в свое загородное имение под Парижем, генерал не мог знать, что всякий раз он проезжает место, отмеченное на карте террористов как место его убийства. Нити заговора вели в Люксембургский дворец, где помещается Сенат. Здесь, в одном из кабинетов дворца, прозвучал вопрос, ответить на который можно было только «да» или «нет»:

— Вы готовы к тому, чтобы убить де Голля? В ответ прозвучало «да».

Груда песка на обочине шоссе представлялась террористам идеальным местом, где можно было заложить бомбу. Когда по парижским улицам проехал пикап, в кузове которого лежал баллон из-под пропана, мог ли кто подумать, что под его стальной оболочкой спрятано 45 килограммов взрывчатки? По расчетам, на месте взрыва должна была остаться воронка диаметром около 100 метров.

Глухой ночью бомба была заложена, а провод от нее протянут к электрической батарее, тщательно запрятанной в кустах. По сторонам шоссе были замаскированы машины, которые должны были увезти покушавшихся сразу, как только произойдет убийство.

Все было готово к тому, чтобы, нажав кнопку контакта, вместе с зарядом взорвать политическую картину, сложившуюся в стране.

Террористы учли и предусмотрели все, кроме одного — что один из них доверительно намекнет о готовящемся покушении своему приятелю, бывшему армейскому контрразведчику.

Настал день, намеченный для убийства. Заговорщики, расположившиеся на обочине шоссе, увидели огни приближающихся машин. За черным «ситроеном» президента, как всегда, шли две такие же машины, следом, с промежутком в 25 секунд, еще два автомобиля, один из которых был оборудован радиотелефоном. А над кортежем, тоже как обычно, огоньки полицейского вертолета.

Когда машина генерала поравнялась с местом, где была заложена бомба, раздался взрыв. Оранжевое пламя взметнулось над верхушками деревьев.

В то же мгновение шофер президента изо всех сил надавил на педаль газа. Машина рванулась вперед. Через секунду он оглянулся — президент и мадам де Голль, находившиеся на заднем сиденье, были невредимы.

Что же произошло? Вовремя предупрежденная служба безопасности! успела обезвредить бомбу. Но противная сторона тоже проявила неожиданную инициативу — в последний момент один из убийц решил добавить к бомбе канистру с напалмом. Она-то и взорвалась, когда машина президента была почти рядом.

Несколько месяцев спустя уже другая группа убийц начинает охоту за( машиной президента на улицах Парижа. Маршруты его передвижения по столице изучаются с хронометром в руках. Теперь план заключается в том, чтобы, сблизившись с машиной генерала, изрешетить ее автоматными и пулеметными очередями. В какой-то момент, казалось, это должно было произойти. Машина президента рядом. Убийца уже видит седой затылок де Голля и белую шляпку его жены. Он вскидывает автомат. Но в эту секунду генерал вдруг поворачивается и внимательно смотрит ему в лицо. Всего на какое-то мгновение убийца замешкался, но этого мгновения оказалось достаточно — другие машины заслонили президентский «ситроен», и он потерялся в этом потоке.

Неоднократно покушавшиеся были буквально на волосок от того, чтобы исполнить свой замысел, но всякий раз какой-то пустяк, случайность мешали им. Однажды, правда, им удалось наконец беспорядочно обстрелять машину президента, неожиданно оказавшуюся рядом, но и тут удача словно подловила их для того только, чтобы навести наконец полицию на след покушавшихся. Но они еще не подозревали об этом и продолжали свою охоту. Не надеясь больше на пулеметы, они решили использовать против «неубиваемого» президента ракетную установку…

Спустя какое-то время подготовкой убийства президента начинает заниматься новая группа. Теперь снайперы. Они собирались застрелить генерала, когда он будет подниматься по ступеням в Елисейский дворец.

Но основные надежды покушавшиеся по-прежнему возлагали на бомбу. Взрывчатка закладывается в гранитный вазон. На следующий день президент де Голль должен будет пройти мимо этого места. Один из присутствующих щелкнет фотоаппаратом — и через 10 секунд последует взрыв…

И снова какая-то мелочь, пустяк не дают покушению произойти. Всего за четыре года президент Франции пережил пятнадцать прямых попыток убить его.

В тщетности этих попыток можно увидеть нечто вроде заданности исторического сценария, словно не терпящего вмешательства, нарушающего ход драмы. Но напрасно было бы искать в этом какие-то начала добра и зла. Такой отсчет, присущий лишь человеку, чужд природе, чужд стихиям и времени. Не может быть поэтому ни нравственной оправданности, ни неоправданности того, что все то же необъяснимое сцепление обстоятельств столько раз отводило в сторону удар, который должен был бы уничтожить Гитлера. Известно около дюжины попыток убить его, но всякий раз смерть проходила рядом. Бомба, заложенная в зале, где он находился, взорвалась через 20 минут после того, как Гитлер неожиданно для всех вышел. В другом случае фюрер летел на самолете вместе с бомбой, часовой механизм которой отсчитал последние секунды, когда самолет находился высоко в воздухе. Но случайно не сработал детонатор.

Гитлер должен был бы быть убит в июле 1944 года в результате «заговора генералов». И это произошло бы, если бы одному из присутствовавших не пришло в голову переставить подальше стоявший рядом с Гитлером портфель, в котором находилась бомба. Несколько человек было убито. Другие ранены. Но сам он снова не пострадал.

Впрочем, многочисленные неудачи покушавшихся не несли тем, на кого они замышляли, ни успокоения, ни чувства безопасности. Более того, неудачи порождали новые попытки, и, казалось, этому не будет конца. Диктаторы, президенты, наследственные владыки — в этом плане участь их не составляла особых различий.

Тень покушений столь неотступно следовала за каждым шагом российских императоров, что, даже когда случались происшествия, не имевшие отношения к ним, они воспринимались как попытки очередного цареубийства. Когда в январе 1905 года во время торжественного салюта одно из орудий сделало боевой выстрел, от которого пострадало ближайшее окружение Николая II, все были уверены — это очередное покушение. Правда, потом выяснилось, что злого умысла в этом не было. Но страх не стал от этого меньше. Как-то, когда царю случилось плавать на своей яхте, Столыпин стал категорически настаивать, чтобы он какое-то время не возвращался в Петергоф, так как ожидалось покушение. Из этих же опасений царь целых шесть лет не смел переступить порога театра.

Императоры всходили на престол. Они старели, они умирали. Но над теми, кто покушался на них, — над всеми этими студентами, социалистами, метателями бомб — бессильны были, казалось, и возраст, и время. Юноши, поднимавшиеся на эшафот при Александре II, были тех же лет, что и те, которые потом готовили покушения на его сына. А когда десятилетия спустя другие молодые люди на тайных сходках договаривались об убийстве Николая II, казалось, это были их же одногодки и братья. В неуничтожимости этих молодых людей, беспрерывно умышлявших Цареубийство, было что-то, что делало борьбу против них безнадежной.

Страх перестал быть качеством благоприобретенным, это чувство стало врожденным, передававшимся по наследству вместе с властью. Николай I признавался в своих записках, что господствующим чувством, которое он испытывал в детстве, было чувство страха. Он не знал еще, чего именно следует бояться, поэтому боялся всего. Боялся наказания, боялся фейерверков, смертельно боялся пушечной пальбы. Как-то, услышав ружейный салют, он так испугался, что спрятался, и придворные долго не могли найти его. Позднее, будучи уже в годах, он так же панически боялся пожара. Едва увидев огонь или ощутив запах дыма, он бледнел и чувствовал сердцебиение. От кого из своих самодержавных предков унаследовал он это всеобъемлющее чувство страха? От своего отца, деда? Страх этот — чувство неведомой подстерегающей опасности — был знаком и Александру I, которому случалось отменять военные смотры из опасения получить на плацу выстрел в спину. И императрице Екатерине II, которой пришлось сослать в Сибирь унтер-офицера Оловянишникова вместе с двенадцатью гренадерами за то, что они «умышляли на ее жизнь». А еще раньше тот же страх не раз до краев наполнял сердце Петра I. Никакие годы не могли заставить его забыть те несколько минут, которые провел он, десятилетний мальчик, стоя на крыльце перед толпой разъяренных стрельцов. Это он, будущий герой Полтавы, победитель шведов, едва заслышав, что стрельцы умышляют на его жизнь, ночью, в чем был, верхом на коне спасается в ближний лес и прячется там, пока верные люди не находят его. «Злодеи наши Фетка Шакловитой с товарищами умышляли с иными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровьем, и в том по розыску и с пытки винились», — писал Петр в одном из писем.