Конечно, здесь, мог бы ответить Маттис.

Это длилось долго, Маттис, но теперь все изменилось, ласково сказало ему что-то.

Да, изменилось. Светлая полоса высоко над домом, и низко над самой крышей, и со всех сторон, и Маттис услыхал звук, именно такой, как нужно. Дом сразу стал новым, насквозь.

— Но дом — это не самое главное, — сказал Маттис.

Да, не дом, самым главным был Маттис. Светлые полосы прошли сквозь него и изменили до неузнаваемости. Когда он согнул правую руку, чтобы пощупать свои новые бицепсы, они напряглись так, что лопнул рукав. Увидев свои округлые красивые мускулы, Маттис засмеялся.

— Все это хорошо, — сказал он.

— Сила мне пригодится, — сказал он и зорко огляделся.

— Где вы? — крикнул он.

Они засмеялись, притаясь в роще.

— Там, где всегда.

Дом в самом деле стал новым. Маттис подошел к нему и посмотрелся в темное окно. Никогда в жизни он не видел такого сильного, мужественного пария, как тот, что отражался в черном стекле. Он оглядел себя со всех сторон — все в порядке.

Маттис гордо спросил:

— Вы видите?

— Видим, не сомневайся, — ответили ему из рощи, — никого другого мы не видим.

— Подождите немного, — попросил он.

Но ему ответили хором:

— Зачем?

— Что ты хочешь, Маттис?

— Приготовься, Маттис!

— Да, да, не сомневайтесь, — сказал он им их же словами.

Маттис тряхнул головой и тут же почувствовал, что в ней полным-полно всяких подходящих слов, какие говорят девушкам, да и вообще людям, если на то пошло. Беспомощный взгляд — вот все, что он имел раньше. Маттис засмеялся и посмотрел в стекло на свой новый язык, попробовал кое-какие из этих дерзких слов.

— Эй вы там, в роще! — крикнул он. — Вы готовы?

— Готовы, готовы, — ответили они. — Кому же приходить?

— Пусть придет та, которая мне по душе, — ответил он и так напряг бицепсы, что затрещал рукав рубашки.

Все было так интересно! Ему сейчас же ответили:

— Я хочу прийти к тебе.

Остальные голоса как будто провалились.

И вот она вышла из-за деревьев, больше ее уже ничто не скрывало. Тысячу раз он пытался представить себе ее, и все-таки она оказалась совсем другой. Однако он сразу узнал ее и ничуть не смутился. Она подошла к нему, и он почувствовал благоухание.

Он еще не должен был прикасаться к ней.

— Сделай что-нибудь, — попросил Маттис.

Она сразу поняла его.

— Хорошо. Смотри!

Она шевельнула рукой, и воздух огласился пением птиц.

— Я знаю, ты родилась из вечерней тяги, — начал Маттис. — Ты уже давно владеешь моими мыслями. Если хочешь что-нибудь сказать, говори сейчас.

— Сказать? — удивилась она.

— Да.

— Нет, больше я не хочу говорить.

Глядя ей прямо в глаза, он потихоньку согнул левую руку, и рукав с треском лопнул. Гладкие бугры мускулов сверкнули на солнце прямо у нее перед глазами.

— Это неважно, — сказал он. — У меня много рубашек.

— Ты левша? — удивленно спросила она.

— Да нет, — ответил он небрежно. — Просто правый рукав лопнул у меня еще раньше.

Больше она не сказала ни слова: очарованная его силой, она потеряла дар речи. Этого он и хотел. Маттис получил все, о чем мечтал. К тому же отныне он мог находить нужные слова.

— Теперь делай все, что хочешь, — сказал он ей. — Ты золотая.

Она сразу подошла еще ближе.

— Мне понятно, почему я ждал так долго, — прибавил он.

Она все время молчала — ведь у нее была тайна, которую она собиралась открыть ему. Лишь подошла еще ближе. Раньше она шевельнула рукой, и воздух огласился пением птиц, теперь она зашевелилась вся, это было колдовство.

Она зашевелилась, и он не понял, что произошло. Этому не было названия. Она только подошла еще ближе. Совсем близко, рожденная вечерней тягой, она принадлежала ему.

Как обычно, Хеге встала первая. Маттис тоже проснулся, но еще лежал, заново переживая свой сон. Он слышал, как Хеге возится у себя в комнате, наконец она вышла. Маттис быстро отвернулся к стене и притворился спящим. Это было самым верным, если вспомнить, как они расстались накануне вечером.

Хеге сделала вид, что ничего не заметила, и прошла на кухню. Она была как натянутая струна. Но тут же принялась за работу. Вскоре послышались привычные утренние звуки — зазвенели ножи и чашки.

Теперь все будет по-другому, думал Маттис, витая в облаках. Он оделся и привел себя в порядок. Он уже чувствовал себя другим, словно его подхватили с двух сторон и несли сильные руки — вечерняя тяга и ночной сон. Маттис прислушался: может, и сегодня случится что-нибудь особенное. Теперь, когда все перевернулось, его могли поджидать и необычное слово и какая-нибудь радость.

Нет, пока ничего. Но этот день не мог оказаться таким же, как бесчисленное множество других дней, об этом следовало позаботиться самому.

— Дороже золота, — сказал он Хеге, остановившись в дверях кухни. Ему захотелось вместо приветствия использовать вторую часть старой поговорки: «Утренний час дороже золота».

Он чувствовал неуверенность. Вид плачущей Хеге был еще слишком свеж в его памяти. Он понимал: ведь это из-за него она плакала, отвернувшись к стене.

И сразу после этого ему приснился тот сон!

Как бы таи ни было, теперь Хеге выспалась и думала уже о другом. Маленькая, ловкая, она стояла у стола и нарезала хлеб. Она старалась выглядеть нарочито беспечной — ничего не случилось! — чтобы загладить впечатление, оставшееся после вчерашнего вечера.

— У тебя хорошее настроение? — ответила она на его необычное приветствие.

Он усмехнулся про себя.

— Почему ты так думаешь?

— А разве это не так?

— Так, но ты не знаешь почему, — сказал он.

О вчерашнем она не обмолвилась ни словом. Но все-таки рискнула коснуться опасной темы.

— А по-моему, знаю: сегодня ты попытаешься сделать то, о чем мы вчера говорили. То, что для нас дороже золота.

Ох, он совсем забыл, что обещал сегодня поискать работу. Но Хеге, выходит, не забыла. На его радость упала легкая тень.

— Не угадала, — сказал он.

— Разве ты не собирался…

— Потому что над нашим домом теперь тянет вальдшнеп! — прервал он ее, объясняя перемену в своем настроении. Зачем человеку совершать мучительный поход в поселок и искать работу, когда случилось такое радостное событие?

— Но Хеге не разделяла его настроения.

— Ну и что с того? — спросила она. — Что изменилось от этой тяги?

— Ну… я не знаю… Ты правда ничего не понимаешь?

Он был смелее, чем раньше, но пользы от этого не было никакой.

— Ешь, — сказала Хеге.

Маттис ел. Он жил еще своим сном. Потом он заставит ее понять, как важно то, что случилось, то, чего она не желает понимать.

— Гм! — вдруг хмыкнул он и трижды стукнул башмаком об пол.

— В чем дело?

— Тебя это не касается.

— А по-моему, касается, — сказала Хеге. — У тебя такой вид, будто тебе не терпится что-то мне рассказать.

Маттис ел молча, но наконец он не выдержал.

— Чего только не приснится, если захочешь, — сказал он.

Хеге не была расположена к этой игре.

— А-а, значит, тебе приснился сон? — спросила она так, словно все это не имело никакого значения.

— Гм! — снова сказал Маттис.

— Давай уж рассказывай, я же вижу, что тебе не терпится.

После таких слов сон показался Маттису более явственным, более значительным. Почти явью.

— Рассказать, что мне приснилось?

Хеге кивнула.

— Этого я не могу, — сказал Маттис и важно посмотрел на нее.

— Значит, ничего особенного тебе не приснилось, — упрямо сказала Хеге и налила кофе из щербатого кофейника. Она думала уже о другом.

— Порядочные люди не говорят о таких вещах, какие мне снились. Знай это, — сказал Маттис.

— Вот как?

— Бесполезно меня пытать и расспрашивать. Так что знай это.

Хеге не проявила ни малейшего любопытства, ее слова были подобны ушату холодной воды: