Через год открылся еженедельник «Футбол», Аркадьев стал одним из дорогих авторов, и мы с ним стали встречаться регулярно. Поводы для моего вопроса прибывали.

Вошел он как-то в мою комнату в редакции и на пороге продекламировал четверостишие, содержание которого состояло в том, что дом воздвигнут, а конька на крыше нет.

– Моя статья в таком же состоянии: не хватает конька. А кстати, вам не знакомы эти стихи? И поэта не знаете?

Мне, с отрочества неравнодушному к поэзии, обучавшемуся на литературном факультете, было досадно сдаваться. Но пришлось – с Аркадьевым неудобно было играть в отгадку.

– Это Михаил Кузмин. Теперь его не знают.

Не раз мы говорили с ним об известных футболистах. И не было случая, чтобы после слов про «оригинальнейшую цирковую обводку», про то, как «его сами ноги несут туда, где окажется мяч», про то, что «вместе с партнером-дружком они двое – форменные Пересвет и Ослябя, не ведающие страха», Борис Андреевич, помедлив и подумав, не дал бы хоть в двух словах и человеческой характеристики. Он рад был сказать добрые слова, его узкие глаза лучились. И выглядел погасшим, когда изъян, подмеченный им у хорошего мастера, сдерживал его и в профессиональных похвалах.

– Он покалачивал жену, а она умница, медичка, он ей в подметки не годится…

Или о другом:

– Он расстался с девушкой. Ее полюбил его товарищ и женился. Получилась превосходная пара. А наш герой позволял себе двусмысленные ухмылки…

Он не комментировал такие свои наблюдения. Скорее всего, он понимал, что все это не принято упоминать в оценках знаменитых форвардов и хавбеков. Записные моралисты ярятся и себя показывают. Аркадьев грустил из-за человеческих несовершенств, но не замечать их не умел. Люди ему были интересны. Свой интерес к ним он не мог исчерпать их футбольной ценностью. Кажется, просто, а в большом футболе такое отношение редкость.

Не знаю, правда или нет, но мне рассказывали, что в команде было заведено так: после того как Аркадьев закончит в изысканных выражениях излагать свой план, слово брал его помощник и «переводил» этот план крепкими словами. Утверждали, что получалось идеально.

Это сейчас легко все узнать про жизнь Аркадьева – достаточно отыскать книгу «Контрапункт», в которой ее автор, Татьяна Любецкая, не то чтобы добросовестно и талантливо, а с любовью изложила подробности. Мне же долгое время приходилось отрывочно, от случая к случаю собирать мозаику собственного впечатления об этом человеке.

Виктор Чистохвалов, защитник знаменитого послевоенного ЦДКА, одну из историй, на которые так щедры ветераны, начал словами: «Приехали мы в Ленинград на игру, все – в гостиницу, а Аркадьев, как обычно, с вокзала – в Эрмитаж». Признаться, историю позабыл, а вступление запомнил.

Команда, которую он тренировал, играла за границей важную встречу. Закончилась она с нулевым счетом, устроившим нашу сторону. После матча, как водится, прием в ресторане. Сидели мы возле бассейна, шумели искусственно нагнетаемые голубые волны, белые скатерти, белые курточки официантов, на эстраде певица, всю свою мелодраматическую жестикуляцию нацелившая на столики гостей-футболистов. И вот в разгаре этой идиллии к Аркадьеву припорхнула стайка местных репортеров. Я сидел рядом и выслушивал уникальное интервью.

– Что вы можете сказать о матче?

– Матча как соревнования в футбольной игре не было. Он был сорван вашей командой, которая вела себя по-хулигански.

– Может быть, кто-либо из наших игроков все-таки вам понравился?

– Никто и не мог понравиться: все вели себя как хулиганы.

– Что, и вратарь?

– Отъявленный хулиган!

На первый взгляд странно: интеллигентный, выдержанный человек – и такая непреклонная резкость. Но Аркадьев держался именно так, как и должен был держаться: он говорил правду, нисколько не заботясь ни о «протоколе», ни о том, как могут «раздолбать» его в газетах репортеры, не сделает ли замечание спортивное или дипломатическое начальство за «бестактность» и «нагнетание страстей». Куда как просто: желанная ничья в кармане, зачем оглядываться? Глядишь, когда-нибудь снова придется играть на том же стадионе, и лучше оставить о себе приятное впечатление – пригодится. Так и поступают тренеры, тертые калачи. Давно стало обыкновением играть в светскость, отпускать комплименты противнику, благо это ничего не стоит, а преувеличение его достоинств небесполезно – красивее будет выглядеть победа. Аркадьев же со своим честным интервью выглядел человеком не от сего футбольного мира.

Мне немало порассказывал об Аркадьеве Юрий Николаевич Ходотов, некогда тренировавший сталинградский «Трактор». Тут любопытно, что Юрий Николаевич – сын известного русского драматического актера Николая Ходотова, а Борис Андреевич – сын Андрея Аркадьева, тоже петербуржца, тоже актера, игравшего первые роли в театре Коммиссаржевской. Не знаю, сказывалось ли совпадение, но Ходотов о Борисе Андреевиче отзывался не иначе как с нежностью.

Я вообще не встречал людей, которые не испытывали бы к Аркадьеву уважения. Толкуя однажды с тренерами В. Лобановским и О. Базилевичем в разгаре их быстро вспыхнувшей славы, спросил: «Есть ли тренер, которого вы признаете?» – и они чуть ли не в один голос, как-то заерзав по-школьнически, выговорили: «А как же! Аркадьев, Борис Андреевич!»

Бывало, кто-то скопирует аркадьевское легкое заикание, гримасу, словечко, но и в этом обязательно проглядывали бережность и почтительность. Каждый, кто состоял под его началом, кто просто его слушал, зазубривал на всю жизнь аркадьевские афоризмы и при удобном случае, гордясь, что узнал их из первых уст, пересказывал другим. От нескольких людей, уже седовласых, слышал я рассказы о том, как они, будучи молоденькими футболистами, удостаивались чести быть приглашенными Аркадьевым полюбоваться солнечным восходом или закатом.

Аркадьева на поле я не застал. А было любопытно узнать, какой он игрок. Расспрашивал Николая Петровича Старостина. Он говорил, и улыбка не сходила с его лица – ему было приятно вспоминать далекое былое.

– Меня, правого крайнего, он, левый полузащитник, не раз держал. Жестко играл, хорошо бегал, высоко поднимая колени. Бывало, сталкивались, что-то он мне намеревался сказать в пылу, но, так как он слегка заикался, я отбегал, не дождавшись, и так и не узнал его мнения о наших молодых единоборствах. А позже, точно так же, как я считал для себя невозможным пропустить хотя бы одну игру Григория Федотова, всегда нетерпеливо, с предвкушением чего-то нового, стремился на каждое выступление Аркадьева на тренерских конференциях, изучал его статьи, его учебник. Культурный, дальновидный человек, ему очень многим обязан наш футбол!

Это свидетельство человека самостоятельного ума, превзошедшего за свое, шутка сказать, более чем семидесятилетнее служение футболу, кажется, все, что он способен предложить, само по себе красноречиво. В нем промелькнул любопытный штрих: «Бегал, высоко поднимая колени». И не только от того ли так бегал Аркадьев, что в юные его годы учились бегу «классическому»?

Аркадьев держался особняком. Он был церемонен, чувствовалось, что с младенчества подвергался хорошему воспитанию. Будучи простым, доступным, готовым выслушать любого, кто его остановит, он в то же время оставался вне суеты, панибратства и говорливости футбольного мирка, по подтрибунным коридорам проходил не задерживаясь, с высоко поднятой головой. Он умолкал и тушевался, если вокруг него возникал водоворот спора и криков вперебивку, старался, не прощаясь, «по-английски», невидимо исчезнуть. Впрочем, к нему особенно и не лезли с расспросами, как к другим знаменитостям. По-моему, знали, что к Аркадьеву грешно обращаться по пустякам: его обособленность, молчаливость воспринимались как состояние человека, погруженного в размышления, мешать которому не следует.

Так как же все-таки получилось, что он жизнь свою посвятил футболу?

Почему-то на меня произвело впечатление, что Аркадьев родился в том же, 1899 году, что и Хемингуэй. И когда я читал об увлечении писателя теннисом, боксом, лыжами, о том, как интересовали его люди спорта, то думал, что и его одногодок Аркадьев, должно быть, испытал точно то же притяжение, точно то же пристрастие. Спорт был молод в начале двадцатого века, он сам по себе был открытием, обещал дальнейшие открытия, был занятием с будущим.