Утрачены простейшие умения: вскипятить воду двумя гвоздями, прикурить от электрической розетки, не говоря уже про прикурить от лампочки — это и в хорошие-то времена не у всякого получалось. Играть на гармошке кто может? Очищать одеколон при помощи железного лома? Да хотя бы выпить одним махом полный стакан ректификата?

И женщины наши — что они умеют, кроме как подманить неприятеля своим телом? А задушить-то его правильно не умеют, когда он заснёт. Да ещё, чего доброго, к нему привяжутся, детишек от него нарожают, неприятельских. А вот спрятать Партизана, не под койкой и не в шкафу, а так, чтобы он, назло врагу, просидел бы два года в погребе, удовлетворяя и справляя все свои естественные надобности, — нет таких женщин, не вижу я их.

Вот вы, наверное, думаете, что отцы наши и деды победили Гитлера при помощи науки и техники? А вот Хуй!

Исключительно благодаря правильной намотке портянок, спирту, гармошке и неказистым женщинам в ватных телогрейках.

Ведь самое главное — это чтобы неприятель понял, что делать ему здесь абсолютно нечего.

Нет, не готовы мы к войне, совершенно не готовы.

Между прочим, далеко не каждый народ может завоевать Мировое Господство. И дело тут не в боевых и тактико-технических характеристиках какого-то народа, а исключительно в климатических условиях.

Негры, например, никогда не завоюют Сибирь, потому что все там простынут, а чукчи не завоюют Африку, потому что вспотеют.

Французы, пока завоёвывали Италию, Грецию и Испанию — всё у них шло хорошо, а в России уже в октябре позорно все помёрзли. Так и остались они в памяти русского народа в виде шаромыжников в дамских капорах и с лошадиной щиколоткой под мышкой.

Также никогда не смогут никого завоевать жители Сейшельских островов, где триста пятьдесят солнечных дней в году при температуре двадцать два градуса. Эти жители вообще никогда от своих островов далеко не отплывают, потому что им везде погода очень кажется хуёвая.

Зато монголы в своё время всех завоевали как раз потому, что у них в пустыне Гоби днём плюс тридцать, а ночью минус двадцать, и поэтому им везде хорошо — и в Арктике, потому что днём не жарко, и в Африке — потому что ночью не холодно.

Немцам их климат вполне позволяет завоевать Мировое Господство, и они даже несколько раз пробовали это сделать, но у них ни разу это не получилось, потому что везде за пределами Германии им сильно воняет и бардак.

Русские тоже запросто могли бы завоевать весь мир, но они и с тем, что есть, тысячу уже лет не знают, как разобраться, и опять же, сто грамм фронтовых — это русскому человеку просто смешно. Поэтому русские всегда за мир и лишь бы не было войны.

Американцы, может быть, когда-нибудь и установят Мировое Господство, но у них есть слабое место — они не умеют воевать без электричества, гамбургеров, кока-колы и медицинской страховки. Поэтому, например, в Ираке у них получается довольно хуевато, потому что у них то свет погаснет, то журнал плейбой не подвезли.

Удивительно, что китайцы как-то очень уж тихо сидят. Климат-то у них для завоевания Мирового Господства вполне подходящий.

Вот приезжает генерал в Театр Военных Действий.

Самый настоящий генерал — не наёбка из новых и самодельных, а из тех, кто ещё при Хрущёве позабыл мать свою и отца в суворовском училище, при Брежневе закопал краткую молодость жены своей в монгольской пустыне Гоби, а при Андропове вышел в полковники при генштабе с московской пропиской. Из тех, кто солдатика сначала накормит, оденет во всё новое и расцелует крест-накрест, прежде чем в реке утопить.

Скидывает генерал в гардеробе енотовую свою шинель, получает у гардеробщицы семикратный цейсовс-кий бинокль, расчёсывает перед зеркалом специальной щёточкой усы и выходит на сцену. Зал аплодирует стоя. Адъютанты раскладывают перед генералом на столе с зелёным сукном карту грядущих побед и застывают в углах, держа в вытянутых руках вилки с лимоном.

Генерал выпивает в почтительной тишине рюмку коньяка СККВ, снимает с вилки лимон, закусывает и собирает на лице своём всю мудрость, накопленную в высшей военной академии и наивысших наисекретнейших спецкурсах для спецгенералов, где изучают такие способы ведения военных действий, после которых уже некому даже будет доложить об одержанной победе, и в гробовой тишине рассматривает карту.

— Что за ёб вашу мать? — вдруг спрашивает генерал. — Красные флажки вижу, а синие, блядь, где? Где, ёб вашу в жилу господа бога душу мать, неприятель?

— Неприятель — везде! — докладывает начштаба по стойке смирно.

— А наступаем куда?

— Только вперёд, господин генерал!

— А где у нас перёд?

— Везде, господин генерал!

— А отступать куда на заранее подготовленные позиции?

— Отступать некуда — за нами вся Россия-матушка! Отступать нам запретил наиверховнейший наш трижды наиглавнокомандующий!

Задумывается генерал и сморкается так долго и громко, как умеют только генералы, в обширный свой носовой платок и ещё дольше рассматривает, чего насморкал. Затем прячет платок в нагрудный карман, под ордена и знаки отличия:

— Слушай мою, ёб вашу мать, команду! — говорит генерал, располагая все черты своего лица строго параллельно и перпендикулярно линии горизонта. — Поскольку противник у нас везде, то вот тут всё разбомбить, вот тут заминировать и взорвать, а вон там всех окружить и уничтожить!

— Уничтожить не приказано, — шёпотом подсказывает начштаба, — приказано замочить.

— Значит, замочить и уничтожить. Когда противник перейдёт в наступление, выманить его на лёд, чтобы он провалился, затем построить редуты и временно сдать Москву. К зиме обеспечить морозы. Они у нас лошадей будут жрать!

— Они их и так жрут, — почтительно возражает начштаба.

— Молчать! — орёт генерал. — Ёб вашу мать! Под трибунал пойдёте, на гауптвахту! Двести суток ареста без нижнего белья!

Начштаба уводят, за кулисами слышен выстрел. На сцену выходит новый начштаба, точно такой же, как предыдущий.

— После полного разгрома неприятеля фланговым ударом берём Измаил, выходим к Эр-Рияду и водружаем над главной мечетью красное знамя. Молчать, блядь! Я, блядь, сказал — красное! Обеспечить Егорова и Кантарию!

Начштаба хочет что-то возразить — видимо, про Кантарию, — но не возражает. Вбегает запылённый фельдъегерь:

— Разрешите доложить! Неприятель прорвался в тыл и захватил Макдональдс в Чертаново. В бухте Тикси дизентерия. В Самаре голод. В Петербурге отец изнасиловал дочь.

Падает и умирает.

Генерал тяжёлым взглядом смотрит в зал.

— Так победим, блядь? — спрашивает он угрожающе.

Зал встаёт и выходит. На улице зрители строятся в колонну, проходят маршем мимо мавзолея и уходят на фронт. Наиверховнейший трижды наиглавнокомандующий молча смотрит им вслед. Победим, блядь.

«Я выбрал свободу», — сказал какой-то мудак.

А я иногда с людей просто хуею. Какую в жопу свободу? Какая вообще у людей может быть свобода? Свобода избирать и быть избранным, что ли? Свобода уличных шествий, частного предпринимательства и другие необходимейшие свободы, которых так хотели взявшись за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке? А вот у волка нет никакой свободы уличных шествий, и ничего, неизвестно ещё, кто из нас счастливей.

И вообще, какая в жопу разница — северная корея или южная? По мне так в обеих одинаково хуёво.

Как только человека выпускают из лагеря и дают ему не свободу даже, а возможность передвижения по какому-то участку земной поверхности без конвоя, первое, что делает этот человек, — он обносит этот участок забором, объявляет его священным и усаживается за этим забором с берданкой в ожидании того, кто через этот забор перелезет. Главнейшим и любимейшим занятием человечества является сочинение табличек: не ходить, не курить, не стоять, не лежать, не переходить и не заплывать. Да ничего вообще не может быть приятнее строительства оград и загородок, установки кодовых замков, шлагбаумов и кирпичей. Занятие это кроме того крайне полезное: с помощью одного ограничительного дорожного знака рядовой работник ГАИ может прокормить две семьи, дать детям хорошее образование и ещё помогать престарелым родственникам в Ставрополье.