…могущественная сила, пронизывающая и поддерживающая равновесие всей Вселенной, слишком обезличена, чтобы заботиться о счастье или беде существ из плоти и крови, живущих на шарике из грязи, что является нашим домом.
Но вернемся к вопросу о «добрых» и «злых» духах. Духи, то есть наделенные сознанием силы (кем наделенные — в данном контексте не важно, как и их реальное существование), олицетворяли явления действительности. Действительность была сурова. Духи были… злые? Да, для рядового члена племени. Для колдуна они были опасными, но он знал, как с ними обращаться. Он и сам был опасным духом.
Колдуны знали, что в Мире за все нужно платить. Они достигали своего могущества сверхъестественными с точки зрения среднего человека усилиями и расплачивались за это тем, что обычные люди считают неотъемлемой частью себя. Достаточно вспомнить шаманскую практику посвящения — не имеет значения, происходит ли это "на самом деле", но претендент умирает, и рождается шаман — иная сущность, нежели тот человек, который рискнул перестать быть просто человеком.
А если платить нечем или страшно? Тогда рождается мечта о бесплатных благах.[13]
Обычный человек устал от ужаса, который внушала ему Природа, и он придумал духов-покровителей, чтобы отгородиться от страшной реальности, выстроил себе нору из стереотипов и предрассудков. От непонимания взаимосвязи природных феноменов родилась идея коллективной ответственности и система табу, в конечном счете — условности морали.[14]
Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что не в силах достичь цели; на самом же деле мы не бессильны, а безвольны.
Прохристианские религиоведы иногда с сарказмом заявляют, что язычники торгуются со своими богами, имея в виду жертвоприношения. Не задаваясь здесь вопросом, насколько это справедливо по отношению к язычникам, заметим, что это всего лишь неудачная попытка осуществить принцип "за все нужно платить" на практике. Но насколько же нелепее идея, что можно получить все даром, благодаря тому, что "бог нас любит"! Нужно только не брыкаться, а позволить ему отлюбить вас: расслабиться, так сказать, и получать удовольствие… Помимо того, те же презирающие "язычников-идолопоклонников" христиане могут изучить собственный Ветхий Завет, в котором книга Левит расписывает, как и когда им нужно приносить жертвы. Почему христиане не исполняют заповеди своего же бога — это уже другой вопрос.[15] В любом случае, иудео-христианский бог требует от своих почитателей если не жареного мяса, так определенного поведения. С языческими же богами можно привести такое сравнение: когда вы обращаетесь к другу с просьбой и угощаете его пивом, то это как — вы приносите ему жертву, подкупаете его или же просто высказываете уважение?[16]
В любом случае вспомним, что первобытные представления не включали в себя понятия о «добрых» и «злых» богах — все духи были духами природы, а природа имморальна.
Здесь можно вспомнить миф о грехопадении во всей его красе. Жил-был человек, ничего не боялся и понимал природу, как самого себя. Потом вдруг что-то случилось, понимать природу он перестал и резко испугался. И увидел, что он наг, и познал, что такое добро и зло. Христианская позиция согласна с тем, что природа имморальна[17] и что добро и зло вошли в жизнь из-за неких изменений в самом человеке; более того — это положение практически они сами и выдвинули и держатся за него из последних сил. Однако при этом они не дают определений добра/зла, кроме как "добро — это то, что от бога", и суть приводимого нами тезиса не в том, что людям лучше бы не знать «добро» и «зло», а в том, что эти понятия не имеют денотата, то есть не соответствуют в реальности ни одному объекту, между тем преподносятся именно как некие реально существующие абсолюты, на которые надо равняться.
Духи разделялись человеком в зависимости от того, как ему казалось, получает ли он от них пользу или вред. Это зависело от характера и культуры народа, климата и исторических событий. Отношение к духу могло меняться на противоположное в достаточно короткий срок, а затем — обратно.
Однако благотворные духи не были врагами духов зловредных, и как первые не были всегда благодетельными, так вторые — всегда вредными.[18] Человек никогда не мог поручиться за настроение духов, под опекою которых он находился; боялся оскорбить друзей, боялся разозлить врагов, и, в равном усердии одинаковых средств, старался расположить к себе всех их, не вверяясь слишком — никому.
Можно, конечно, смеяться над дикарями, которые бьют своих идолов, если не обеспечили удачную охоту, а затем мажут их кровью и танцуют в их честь, когда охота удалась. Эти насмешки — результат некомпетентности и поверхностного понимания культуры. Многие элементы современной культуры или обрядности ничуть не продвинутее упомянутых. Но обратите внимание на такой аспект: «дикарям» не вменяется в обязанность бояться тех сил, которые идолы олицетворяют. Если кто-то и боится их так, что может умереть от страха, то другие толкуют с богами на равных. Это еще один из аспектов архетипа Сатаны: он не внушает страха (если кто его и боится, то исключительно по собственной неспособности к восприятию). Дьяволу неизвестен эквивалент "страха божьего". Причем, как прямой, так и, с учетом толкований особо изворотливых церковников, страх "расстроить божество"[19] (в психологической трактовке — войти во временное противодействие архетипу).
Собственно говоря, "страх божий" в описаниях большинства христианских толкователей — это классическая психиатрическая фобия — вполне определенное психологическое состояние, возникающее априорно, до осознания. Подробный разбор этого вопроса не относится к теме книги, важен лишь такой аспект: неосознанные реакции или инстинктивны (достались нам от предков), или стали таковыми в результате длительного научения, в результате которого закрепились как бессознательные реакции. Человек приходит в конкретную религию с уже сложившимся "страхом божьим", просто еще не оформленным в виде образа. Конкретный бог еще не назван по имени (это зависит от среды формирования человека). Такой страх не возникает с номинацией веры, он рождается и формируется вместе с субъектом — с его слабостями, неспособностью противостоять чему-либо, желанием списать эти слабости на "неподвластную [высшую] силу". Подобные особенности субъекта наследуются под влиянием средового фактора, фиксируются в детстве, углубляются в процессе жизни, априорная боязнь "неподвластной силы" совмещается с верой в наличие таковой, наполняется ритуально, сопрягается с не менее априорным ее обожествлением, но часто — еще не осознанным, на уровне "что-то там такое есть, потому как не может не быть, я же это чувствую!". По мере взросления субъекта начинает работать внутренняя психологическая самозащита — ну как же, ведь нужно фактически признать, что "великая и ужасная" неодолимая сила — всего лишь собственная волевая, социальная и интеллектуальная импотенция… Слабый разум будет всячески оберегать своего носителя от подобных потрясений, и, скорее всего, приведет его в ту или иную религию (либо квазирелигию, где божество заменено абстрактной идеей, но сохранены вера и поклонение — см. гуманизм, коммунизм и т. п.). С основным «оправдывающим» мотивом: "Ну как же — не я один такой! Вон нас сколько, а 1000000 леммингов не могут быть не правы!.."
13
Выражаясь попросту — о халяве.
14
Вследствие безусловной эффективности коллективной деятельности в решении большинства проблем выживания племени определенные общественные конвенции были просто необходимы. Упрощенно: лишь совокупные действия множества людей могут привести к значительному результату. А перерастание общественных конвенций в моральные догмы объясняется именно стремлением человека быть как все — это гарантировало ему тот минимум благ, который обеспечивался племенем. Более того, проявление индивидуальных стремлений, достижение целей, выходящих за пределы общепринятых, на первом этапе неминуемо вступало в конфликт с существующими конвенциями и традициями, выводило из равновесия не только общественные отношения, но и отношения с богами и покровителями — а на это сознательно могли пойти лишь единицы… те, кого позже назовут "творителями истории". Коллективная деятельность необходима, но гораздо целесообразнее строить такое взаимодействие на основах взаимовыгодного сотрудничества, а не на морали и этике. Коллективная ответственность должна признаваться каждым членом коллектива в добровольном, а не принудительном порядке, в том числе — и вызванном воспитанием в обществе с соответствующими ценностями. Более того, само членство в коллективе также не может быть априорным, а лишь по желанию индивидуума, в реальности же мы видим именно такое навязывание: от членства в семье до патриотизма.
15
Часто христиане заявляют, что Христос отменил Ветхий Завет, заменив его Новым. Однако Иисус категорически заявляет, что он пришел не изменить закон или пророков, но исполнить.
16
Конечно, можно возразить, что человеческие жертвоприношения сложно приравнять к угощению друга пивом. Но в те времена было несколько другое отношение к жизни и смерти, трудно представимое в рамках современной культуры. Подобный апофеоз часто признавался самым достойным, многие шли к нему сознательно. Это считалось благом, в том числе и для самой жертвы. Древние были убеждены в продолжении существования жизни и после смерти не только на словах, но и, условно говоря, на инстинктах. Идея принесения в жертву своих, пожалуй, даже более распространена, чем жертвоприношение врагов. И даже подлежащие закланию чужаки часто подвергались ритуальной ассимиляции, иногда они усыновлялись.
17
Скажем, неоднократно приходилось слышать настойчивые утверждения об имморальности природы в статьях того же Кураева. Впрочем, не будем утверждать, что такая точка зрения разделяется всеми христианами, слишком много среди них существует подвидов.
18
Изъян и у доброго сыщешь,
А злой не во всем нехорош.
— Один, Речи высокого, Старшая Эдда.
19
"Я боюсь волка или носорога, но я, когда вижу птиц в саду, тоже боюсь, но боюсь спугнуть их громким голосом или резкими движениями. Кто-то боится маму, потому что она может выпороть, а кто-то другой боится свою маму огорчить или расстроить. Вот где кроется разница между чисто человеческим страхом перед чем-то страшным и тем страхом божьим, который есть для нас всех сокровище драгоценнейшее." — священник Г.Чистяков, "Страх божий — что это значит?"
Здесь достаточно тонкое искажение семантики — страх божий (страх перед богом) не эквивалентен страху обидеть бога. В первой случае — это страх перед объектом, во втором — страх перед действием по отношению к объекту. Да и вообще: обидеть всемогущего и всезнающего — это, знаете ли, ни в какие ворота не лезет.