— И как же это ему удавалось?

— Мы с вами пешки, которые назад не ходят и переползают с одной клетки на другую. А фигуры, кстати вас атакующие, в состоянии и двигаться, и «смотреть» на большее число клеток и в горизонтальном, и в вертикальном ряду или по диагонали.

— При чем тут ферзи, ладьи, слоны?

— Стоя на нижней доске в крайнем ряду, они способны заглядывать через наши пешечъи головы на доски, расположенные над нами, в другой, сопредельный мир или в будущее, которое для вас выглядит печально. Не так ли? Вам мат в два хода.

— Ну, это вы просто заморочили мне голову своей чепухой.

— Не знаю, как вас, а меня заинтересовал сам образ человека, способного видеть будущее, пусть и считающего, что это даровано ему свыше. Он интересен сам по себе.

— И вы решили познакомить меня с ним?

— Да, через повесть.

— Ну, ну!.. Посмотрим, как говорил…

— Алехин по другому поводу! — закончил я за него.

— Вот уж он таких просчетов не допустил бы…

— Каких просчетов?

— Как у вашего Нострадамуса, знакомого с математикой и чуть ли не с теорией вероятностей. А кое-что у него не сходится.

— Что вы имеете в виду?

— Хотя бы конец света, который он в послании к своему сыну Цезарю называет в 3797 году. Не так ли?

— Да, насколько я помню. Но вы-то откуда помните?

— Я многое помню. Например, скрупулезные вычисления вашего мудрого Нострадамуса библейских событий, начиная с сотворения мира в строгом соответствии с библейским сказанием- 4173 год, включая сюда такие события, как всемирный потоп, построение Ноем на 600-м году его жизни ковчега (почтенный был строитель!), вычислена даже дата сооружения храма царя Соломона. А вот 70 миллионов лет после гибели ящеров, живших и до этого немало миллионов лет, не учтены вашим Нострадамусом.

— Он не мог высказывать чего-либо, противоречащего Библии. Инквизиция и так с подозрением относилась к нему.

— Допустим. Вернемся к концу света в 3797 году. А где же ваш параллельный мир, который, несмотря на конец света, благополучно процветает вопреки и Нострадамусу, и предку его Иоанну Богослову с их пророчествами об Апокалипсисе?

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что все персонажи катренов Нострадамуса с их ужасами — всего лишь персонажи былых, возродившихся ныне сказок.

— Сказок, говорите? А помните картину о сказочном богатыре, который стоял на распутье трех дорог? «Направо пойдешь — погибель найдешь. Налево пойдешь — коня потеряешь. Прямо пойдешь — сам пропадешь». Вот человечество, по Нострадамусу, и уподобится этому богатырю. И надписи на этих камнях для людей тем же Иоанном Богословом или Нострадамусом выбиты.

— Так куда же пойти вашему богатырю, если все дороги ведут к беде. Как попасть в неомир?

— Богатырь, то бишь человечество, выберет не одну из трех гибельных дорог, а пойдет на своем могучем коне цивилизации по целине.

— И придет в цветущий рай неомира?

— Преодолев на грозном распутье, угаданном Нострадамусом, кризис своего развития, человечество найдет нехоженый путь, куда уже не проникали информационные лучи древних пророков, ни Иоанна Богослова, ни Нострадамуса. И Нострадамус писал, что конец света в указанный им срок вовсе не означает конца мира. Просто мир станет иным. Может быть, без тех пороков, безнравственности и агрессивности, которые так ярко разоблачены в его катренах. Вот вам и путь по целине, который изберет наш богатырь, минуя дороги бед на грозном распутье.

— Ваша апостольская вера в Нострадамуса ставит вас рядом с разоблачителями материализма. Вас можно посвящать в архиепископы… или в ересиархи, — саркастически добавил он.

Я пошел проводить своего друга до метро «Университет». Он бурчал, что счет у нас обычный — «один на один», и внезапно сказал:

— Экземпляр первого 1555 года издания катренов Нострадамуса хранится в Российской Государственной библиотеке (бывшей Ленинке). Значит, был такой автор…

Мы шли по людной улице вдоль выстроившихся по-солдатски, уныло однообразных киосков, одетых заботой мэрии в униформу.

За прилавками, спиной к батарее бутылок с яркими наклейками, стояли, как в цехе за станками, бравые молодцы. Вечерами они заполняли рестораны и ночные улицы, а днем скучающе «производили» продукцию, именуемую «рыночной экономикой». Товары, как и киоски, были одинаковые, а цены малодоступные для ежащихся от наступающего на них капитализма покупателей. Мы шли молча.

Уже стоя в дверях вестибюля станции метро, он обернулся и крикнул:

— Вы пишите! Почитаю непременно!

Мне хотелось бы, чтобы мой друг прочитал не только об эпохе французских королей, Великой французской революции, Наполеоне, мировых войнах, Гитлере, Сталине — обо всем, что открывалось Нострадамусу и подтверждалось в неомире. А чтоб прочитал он и о нашем времени. Ведь о нем написал Нострадамус свое пророческое четверостишье:

Но пока он прочтет повесть о Нострадамусе, предпосланную мной тому, что расскажет проницательный историк неомира.

В мире кровопролитных войн и самовластных королей, надменной владетельной знати и бесправных крестьян, обрабатывающих чужие поля; в мире благородных, вежливых и беспощадных рыцарей в тяжелых доспехах и прекрасных дам, слепящих своей красотой, дивными нарядами и блеском драгоценностей, с нежной улыбкой бросающих победителю турнира свой тонкий, как паутина, привораживающий и берущий в плен шарф; в мире горьких тружеников, поднимающих тяжелые слои земли, чтобы снабдить изысканными яствами веселые пиры в роскошных дворцах, сами живя в жалких лачугах, перебиваясь с хлеба на воду; в мире сытых духовных пастырей, пестующих покорную паству благостными проповедями и неустанными молениями, держа ее в страхе перед гневом Господним, а то и очищением душ огнем костров во искупление грехов, которые за изрядную мзду можно и отпустить от имени самого Бога, — в этом мире всеобщего неравенства внезапно все стали равны друг другу. Равны перед черной Смертью.

Она врывалась, одинаково непрошеная, и в хоромы богачей, и в замки феодалов, и в хижины бедняков, в стан безбожных разбойников или палатку прославленного полководца, не делая никакой разницы между высокородным старцем или сиротой-подкидышем, прелестной маркизой или портовой потаскухой. Всех их в просмоленных гробах свезут на скрипучей телеге люди в пропитанных дегтем балахонах с закрывающим лицо, как у палачей, капюшоном с прорезями для глаз, чтобы сжечь за городской окраиной свою горькую поклажу, спасая от чумы еще оставшихся в живых.

Молодой статный красавец Габриэль де Лондж граф Монтгомери, капитан шотландских стрелков, охранявших, по примеру других европейских дворцов, загородный королевский замок в предместье Парижа Сен-Жермен-ан-Ле, куда, спасаясь от охватившей страну эпидемии, уединилась королевская семья со своими придворными, вышел из многоголосого шумного зала пиршеств в глухую, казалось, тишину каменной лестницы, спускаясь во двор, чтобы проверить часовых.