—  Доброе утро. Простите, это не вы звонили по моему номеру вчера вечером?

Оба раза на другом конце провода были озадачены, они явно не знали, кто я такая, но поскольку регистратор номера в мобильнике — судья беспристрастный, то они да, действи­тельно пытались звонить. Выходит, Энджел посылала не один текст. И они пытались связаться с ней по моему номеру.

Господи, какая же я идиотка. Слава богу, хоть звонили не из-за границы.

Третий пропущенный звонок был от Первого Свида­ния, видимо, когда я бегала в туалет пописать. И еще текст от него же: «Ты все еще встречаешься с Н? Если да, то известно ли тебе, что я об этом ничего не знал?»

Я вздохнула. Но все-таки перезвонила. Он был уже на рабочем месте.

—   Здравствуй, извини, что отрываю от работы.

—   Ничего, все нормально. — Похоже, он очень удивился.

—  Я прочитала твое сообщение. Он ничего не ответил.

—  Я вовсе не встречаюсь ни с каким Н. Уже много лет, кстати. Кто наболтал эту чушь?

Опять ни слова в ответ.

—    Ну ладно, плевать, кто сказал, мне это не интересно.

—    Но вы, кажется, так близки, и он не женат, и ты не замужем, так что...

—    И что, это автоматически означает, что мы больше, чем просто друзья, так, что ли?

—    Ну... нет, конечно, не означает. — Он помолчал. — Но Энджел очень удивилась, когда узнала, что у нас с тобой что-то было, и потом она спросила, мол, разве я не знаю про тебя и Н.?

—    Прости, что ты сказал... у нас с тобой... что-то было?

—    М-м-м...

—    Ну ладно, не будем говорить об этом... но как так: человек, которого ты едва знаешь, вдруг становится бо­лее надежным источником информации о моей жизни, чем я сама?

—    Ну...

—    Да это просто... дерьмо собачье!

—    Прошу тебя, успокойся. Я люблю тебя. Я к тебе не­равнодушен. Я...

У-у-у, черт, опять эти глупые, эти идиотские слова.

—  Но у меня-то совсем другие чувства. И если ты этого не знал, так знай теперь. Я не собираюсь принижать твоих чувств, я не стану говорить, мол, не стоит, и все такое, но ведь ты про меня ничего не знаешь. Да и в любом случае, твои чувства не дают тебе никаких прав.

Черт возьми, хватит, я прекрасно сознаю, что, как по­следняя дура, перехожу на крик и говорю совсем не то, что хотела сказать. И не потому, что хочу его, нет, я хочу совсем другого, я хочу ясности, я не хочу, чтобы он ду­мал, что я просто сучка.

Нет. Забудь про это. Чем раньше он поймет, тем скорее получит возможность найти другую, кого он действитель­но полюбит. Я не хочу больше говорить с ним. Я вообще ничего не хочу. Иначе стану полным ничтожеством.

—   Случилось какое-то недоразумение, мне кажется, мы могли бы с ней встретиться и все обсудить...

—   Ну, ладно, все. Я не хочу об этом ни с кем разговари­вать. И с ней не хочу ничего обсуждать. Да и с тобой тоже. И вообще, мне это все глубоко не интересно.

—   Но я...

—   До свидания.

Молчание. Можно представить себе его физиономию. Интересно, что бы я делала в подобной ситуации? Пыта­лась бы еще тянуть время или изящно и с достоинством, не уронив лица, проглотила бы? К его чести, он выбрал последнее.

—  Что ж, до свидания. Удачи и счастья. Мне будет тебя не хватать.

—  Спасибо.

Я дала отбой. И отправилась прямиком к компьютеру, чтобы послать этой дуре сердитое письмо: и про загадоч­ные номера, и про сплетни, которые она распускает там, где не надо. Даже спрятавшись за почтовым ящиком на экране, я ужасно трусила, но звонить по телефону боялась еще больше — не была уверена, что сдержусь и не наору на нее. А тут что: набрал, перечитал, послал. Потом села зав­тракать, и мне было немножко грустно и тяжело, что я оказалась сволочью, и даже мысль, что все это на самом деле полная чепуха, нисколько не утешала меня.

vendrcdi, к 27 fevrier

Проходит немного времени, и уже нелегко вспомнить, как, почему и когда тебе кто-то нравился, и бывает при­ятно еще раз мысленно вернуться в то время и посмот­реть на все с безопасного расстояния. Сегодня мне вспом­нился мальчишка, который лапал меня в общественном бассейне, когда мне было пятнадцать лет. Мы вместе учились в школе, и наши отношения прекратились пото­му, что он, дурак, не хотел лизать у меня между ног, даже чувствовал какое-то отвращение к этому. А-1, чье искусство обращаться с моим телом было столь же нео­бычным, сколь и пугающим, был первый мужчина, кото­рый стал делать мне это. О нем я до сих пор думаю с нежностью: я полюбила его сразу и крепко, и потом мы проделывали это тысячу раз, и в последний раз — тоже было с ним.

Мало бывает мужчин, с которыми бы хотелось еще и еще, и все было бы мало. И в моей жизни их было немно­го. Меня возбуждало в них все: и запах, и прикосновение, и вкус. Сколько раз с моим Мальчиком мне хотелось, чтобы он закрыл рот и просто оттрахал бы меня как следует, потому что я ни с кем не кончаю так здорово, как с ним. Это было время, когда я ощущала секс как занятие духовное, а не только как биологическую потребность. И как все эти моменты помогали мне жить, поддержива­ли меня не одну неделю, как жемчужины, нанизанные на нитку наших умирающих чувств.

И как приятно это теперь вспоминать, или перечитывать свои записи о людях, с которыми мне было хорошо. Нач­нешь вспоминать — и время в электричке или в такси летит быстрее.

samedi, к 28 fevrier

Качественно провожу время в лоне своей семьи, перед тем как они отправятся за границу в отпуск. Слушаю местные новости и сплетни и вообще доставляю всем бес­покойство и путаюсь под ногами, как и положено стар­шей дочери.

Итак, моя мама в следующем месяце едет на свадьбу. Будет обязательный ритуал, на котором обе невесты будут в белых платьях, обменяются кольцами, станут счастливы, будут жить-поживать и добра наживать и умрут в один день. Старинные друзья семьи. Нам было очень приятно получить это приглашение. Правда есть одно затруднение: мама никак не может найти человека, кто бы ее сопро­вождал на этом торжественном событии. Потому что ее верный спутник, мой папа, был не в подходящем настро­ении для этого события.

Не то чтобы он отрицает само понятие лесбиянок (та­кое мужчина вполне допускает, по меньшей мере, теоре­тически), или имеет какие-то эксцентрические причины против идеи святости брака (на заметку всем мировым лидерам: в эпоху, когда самая высокооплачиваемая в мире художница стоит перед аналоем в джинсах и пьяная в хлам, а потом, буквально через двадцать четыре часа, брак расторгается, но повсеместно утверждается, что партнеры, избравшие друг друга на всю жизнь, не имеют права на­зывать друг друга «жена» и «жена», ей-богу, остается толь­ко повторить вслед за классиком: что-то прогнило в коро­левстве Датском). Но тем не менее, чрезмерный энтузиазм папы по поводу благословенного события привел к тому, что было решено его на свадьбу не брать.

А все потому, что он совершенно серьезно утверждает, что свадьба эта будет не свадьба, если не пригласить стрип­тизерш, и настаивает, чтобы на свадебном обеде обяза­тельно были стриптизерши. Во-первых, мой папа не из тех, кто любит шутить, хуже того, о его нечувствительнос­ти к новым общественным веяниям ходят легенды. Как­то сидели мы, лакомились пончиками, и он выдвигал свои тезисы по этому поводу. Лицо у него было, как у средне­векового фанатика. Мама вытаращила глаза, будто у нее был врожденный рефлекс на подобные штуки — лично я думаю, так оно и есть.

—   Надо только уточнить, — сказала я крайне заинтересо­ванно — именно стриптизерш, а никак не стриптизеров?

—   О боже, что ты такое говоришь, девочка моя! — засто­нала мама.

—   Именно стриптизерш! — вскричал отец. — Чтоб везде были голые дамы! — Не помню, говорила ли я, что стыд­ливость моего папы принимает иногда самые извращен­ные формы. Я думаю, это у него наследственное.

—   Я не совсем уверена, что это будет прилично для свадьбы, — засомневалась я.