И тогда он убедится, что это местничество для него не нужно.

Толстой почти все время ведет дневник. Читая первую вещь Толстого, Чернышевский отметил: этот человек, вероятно, ведет дневник; он знает душу.

Да, скажет человек, перечитывая много раз недостижимого Толстого.

Метод работы Толстого, который я, может быть, необдуманно назвал, распространяя одно место из его письма к Страхову, этот метод близок к тому, что он сам назвал энергией заблуждения.

Повторю.

Толстой говорил: никогда не умел рисовать круг, «рисую, потом исправляю».

У Толстого нет первоначального плана книги или встречного плана ответов.

Когда Толстой решил издать книгу «Воскресение» за границей, с тем чтобы передать гонорар в пользу духоборов, то издатель попросил, не имея на руках еще не написанного романа, попросил план.

Эта просьба была передана через Черткова.

Дело шло о присылке краткого изложения содержания.

Толстой к этому отнесся так, как будто он вскрыл кражу со взломом.

В письме 15 октября 1898 года он пишет: «Мне было неприятно и, покаюсь, оскорбительно ваше требование давать читать первые главы издателям. Я бы никогда не согласился на это и удивляюсь, что вы согласились на это. А уж конспекты для меня представляют что-то невообразимое. Хотят они или не хотят, а подавать на их одобрение, я удивляюсь, что вы, любя меня, согласились. Я помню, американские издатели не раз писали письма с предложениями очень большой платы, и я полагал, что дело так и будет и так и поведется вами…

Насчет конспекта повести соображения тоже теоретические, потому что первая часть написана, вторая же пока не напечатана, не может считаться окончательно написанной, и я могу ее изменить и желаю иметь эту возможность изменить.

Так что мое возмущение против конспектов и предварительного чтения есть не гордость, а некоторое сознание своего писательского призвания, которое не может подчинить свою духовную деятельность писания каким-либо другим практическим соображениям. Тут что-то есть отвратительное и возмущающее душу».

План для Толстого оскорбление человека, который ищет свою дорогу.

Это не неожиданно.

Отношение Толстого к плану смыкается с его отношением к дневнику.

Толстой писал 22 октября 1853 года: «Отрочество» опротивело мне… Завтра надеюсь кончить, Идея писать по разным книгам весьма странная. Гораздо лучше писать все в дневник, который… составлял для меня литературный труд, а для других может составить приятное чтение. В конце каждого месяца… я могу выбирать из него все, что найдется замечательного… буду составлять краткое оглавление каждого дня».

То, что написал Чернышевский про Толстого, прочитавши первую повесть писателя, показывает необычайную проницательность критика.

Действительно, Лев Николаевич прежде всего писал для себя.

Но существует еще одно время Толстого.

Время до литературной работы Толстого представлено «Историей вчерашнего дня». Эту историю почти никто не прочел. Многим кажется, что Толстой начинает с «Детства». А Толстой в «Детстве» рассказывает о том, что сам писатель называет «додушевными состояниями».

«История вчерашнего дня» печатается в первом томе, но она книга будущего.

Она еще не осознана как живая книга.

Толстой противник раз навсегда определенной «единой души», и это выношенное первое открытие, с которым он прошел через великую дорогу своей жизни.

Он ведет свой додушевный дневник; он открывает, как Руссо, его учитель; тот человек, который не верит в свою славу, в свою сегодняшнюю душу. И вот в это время Толстой пишет: – надо ли писать литературу, может быть, надо писать только дневник, чтобы потом его читали люди.

Этот человек, как кажется, никогда не верил, он всегда молчал, укрощая свои мысли. Он отодвинулся от веры тогда, когда осознал свой мир – один, когда осознал свое мироздание.

Это и было толстовство. Позже Толстой философию Толстого заменил этикой. Тут он сказал себе: надо быть хорошим.

Для него это было недостаточным.

Вот этот человек и написал «Войну и мир», в начале которой он говорит, что пишет об аристократии, он сам аристократ; они свободны, как аристократы. Они имеют деньги и могут быть свободны душевно.

Но предисловие это он не дописал.

Еще раньше оно опровергнуто в «Севастопольских рассказах».

У Толстого можно бы собрать несколько томов незаконченных и ненапечатанных вещей.

Некоторые вещи ему были почти запрещены семьей.

Он познал, что такое женская ревность.

Это величина почти додушевная. Первый человек, который признался Соне в любви (Софье Андреевне. – В. Ш.), был аптекарский ученик. Он поцеловал ей руку, она долго терла это место одеколоном.

Время – это наше движение в мире. Личное наше время обычно что-то не очень ясное. Это ожидание, может быть, счастья. Женщина получает великого мужа, его слава высока, положение высокое, но происходят ссоры и обнаруживается высокое непонимание. А она была значительно выше среднего. Толстой изменил ее в Кити Щербацкую. Настоящее место находит в книге Анна Каренина, женщина, которую он сперва не узнал, он думал, что она будет экстравагантной, полунегритянской, достаточно или вполне прекрасная, и в то же время она вполне женщина, которая не только великая влюбленная, но и хочет великой влюбленности.

Открытие художника может быть открытием ученого. Толстой учит так, события существуют до открытия, они есть сама действительность.

Анна Каренина больше, чем героини Боккаччо, его веселые любовницы, интересные, презирающие мужчин и к ним стремящиеся.

Анна Каренина не девочка.

Татьяна долго волновалась перед тем, как написать письмо Онегину.

Хорошее письмо.

Вронский очень обыкновенный человек. Человек, хорошо носящий свое имя и мундир. Толстой не любит Вронского. Он знает, что мать этого человека жила со всеми. Отец Вронского был не богатый человек, но вышедший «в люди», он умел тратить деньги, умел делать так, что он тратил деньги, как будто они были не нужны.

Сын его Вронский строит конюшню, больницу, у него хорошие французские лошади, сам хорошо ездит, хотя сломал хребет бедной любимой кобыле Фру-Фру.

Он человек обыкновенный.

Человек подражательный.

Он притворялся художником.

Может быть, притворяется либералом.

Он не притворяется влюбленным.

Это дело здоровья.

Это дело Анны Карениной, которая прекрасна.

Но у него не хватает сердца и легких для долгой любви.

Анна Каренина задана Пушкиным. Пушкин одновременен с Татьяной Лариной. Но будем восхвалять время, создавшее Анну Каренину.

Хотя я это делать не умею.

То, что женщина, как мужчина, имеет право желать и выбирать, он не скрывает, а открывает во всей великой книге. Она может желать, может любить и из любви может оставить того, кого любит, уйти в никуда от него с учеником великого фантаста Федорова, и тогда она будет Катюша Маслова.

Женщина с долгим вдохновением, которую воскресил Толстой, потому что она не умерла: она была беременна любовью – неумирающей.

Великий человек был человеком своего времени; он слушал литературные советы Черткова, к счастью, редко их исполняя.

В районе понимания старой литературы мужчина воскрешал женщину.

Мужчина дарил ей мир.

Толстой рассказал об этом мире по-своему, не скрывая, кому принадлежит право подарка.

И вот теперь я хочу вернуться к началу и снова, но уже другими словами, сказать о поездке Толстого на Кавказ.

Повторение, оно никогда не может быть заунывным, если думаешь; и даже лес, давно знакомый лес, в который входишь, он становится новым, когда свет освещает его по-новому.

История поездки человека, которого звали Лев Николаевич Толстой, а теперь мы знаем под именем Льва Толстого, эта история лежит в истоках превращения, перехода, одного имени, его прозвания, совсем в другое время.

Пушкин, с ранними ссылками, почти без денег, со скупым отцом, игрок, увлекающийся женщинами, человек, не умеющий устраивать свои дела, человек дерзкий, кажется неудачником. Что он знает, не знали даже его друзья, он знал свое. Сам Вяземский, человек, гордившийся тем, что он друг Пушкина, начав рассматривать его документы, записал, что удивляется тому, что Пушкин, оказывается, «был мыслителем».