ЛЕСС. Кто их финансировал - кто дал деньги в эти фонды?
ЭЙХМАН. Деньги поступали анонимно - они принадлежали богатым евреям, собственность которых подлежала изъятию. Кроме того, я не раз посылал д-ра Лёвенгерца и других, я их уже не помню, за границу - на поиск дополнительных средств; они там выступали с докладами и привозили валюту. Я достиг соглашения с венским валютным управлением о том, что валюта, которую привозят из-за границы еврейские функционеры, не подлежит сдаче. Еврейская община могла продавать эту валюту под контролем валютного управления, но по курсу, соответствующему возможностям уезжающих евреев. Если у кого-то было много шиллингов или рейхсмарок, то д-р Лёвенгерц требовал от такого - это я называю просто для примера - 20 марок за доллар. А у тех, кто победнее, брали меньше. Во всяком случае, отъезжающий мог купить декларируемую сумму официально, через еврейскую общину, и она имела довольно высокий доход от продажи валюты, на который и могла существовать, функционировать.
ЛЕСС. Курс доллара определялся доктором Лёвенгерцем или министерством финансов?
ЭЙХМАН. Это решал д-р Лёвенгерц, ведь это он знал, каково имущественное положение данного желающего эмигрировать еврея.
ЛЕТОПИСЕЦ. Прежде чем еврей мог покинуть Германию, его еще раз основательно обдирали. Он был обязан не только доказать (и получить соответствующий документ от финансового управления!), что ничего не должен государству и не скрыл имущества; на него возлагались еще и другие обязанности. Из-за хронической нехватки валюты в рейхе иностранную валюту предписывалось сдавать, а на вывоз рейхсмарок требовалось разрешение. При продаже оставляемого имущества еврей постоянно подвергался запугиванию и угрозам. Чтобы вывезти особенно ценные предметы, надо было получить особое разрешение. Принимающие страны не хотели пускать к себе бедных эмигрантов, которые сразу же стали бы обузой для органов социального обеспечения, и требовали предъявления декларируемых сумм в твердой валюте. Поскольку в Третьей империи покупка валюты в банках строго запрещалась, эмигранту приходилось платить за нее по курсу, назначенному для него, как утверждает Эйхман, руководителями общины.
ЛЕСС. План состоял в том, чтобы более обеспеченные евреи платили за неимущих?
ЭЙХМАН. Вот именно, вот именно! Так точно... Совершенно верно, так это и надо понимать.
ЛЕСС. Значит, этот способ идет не от Лёвенгерца, а продиктован вами и вашими службами.
ЭЙХМАН. В каком-то смысле это верно, господин капитан. Деньги вносили Лёвенгерц и прочие функционеры, или они поступали в качестве подарка из-за границы. Их требовалось сдать в пользу Рейхсбанка, и Лёвенгерц получал за них марки по действующему курсу. И вот Лёвенгерц говорит мне: наш аппарат требует все больше людей, нам уже нечем их оплачивать. У нас нет службы, которая хлопотала бы за неимущих. Мы могли бы продавать доллары, если нас освободят от обязанности сдавать их. И я подумал: это замечательное дело! Ну, получит рейх эти несколько долларов или нет - не обеднеет и богаче не станет, а вот аппарат еврейской общины в Вене сможет кое-как действовать дальше. Вот так это дело и получилось. А, с другой стороны, потом были нескончаемые трудности. Что это, мол, такое - евреи не сдают валюту!
ЛЕСС. Прежде всего, евреев принудили просить валюту за границей из милости. В своей стране они должны были платить за нее колоссальную цену. Выгодно все это было, в конечном счете, только имперскому правительству. А евреи только теряли, когда за 1.000 фунтов, которые стоили 12.000 марок, должны были платить 30.000 или 40.000 марок.
ЭЙХМАН. Верно, господин капитан, верно. Это совершенно ясно, совершенно ясно...
ЛЕСС. В июне 1939 г. д-р Лёвенгерц обращался к вам снова в связи с "освобождением квартир" - выселением евреев. Им предоставляли совершенно непригодное жилье. Евреев силой выгоняли из тех немногих парков, где им еще разрешалось бывать. Д-р Лёвенгерц просил срочно помочь.
ЭЙХМАН. Я, естественно, не ведал жилищными делами и не отвечал за побои в парках. Но вы видите, таким образом, что он мне обо всем докладывал.
ЛЕСС. Д-р Лёвенгерц не раз обращал ваше внимание на панические настроения среди евреев из-за арестов и депортации. Указывал, что деятельность общины парализована, так как невозможно за столь короткое время добыть разрешения на выезд. Что потерявшие надежду люди, польские подданные и лица без гражданства, пытаются нелегально уйти из рейха и бежать в Польшу или в Бельгию. Обе страны выдворяют их обратно, а расходы на проезд от границы ложатся на общину.
ЭЙХМАН. Да, об этом я могу сказать только то же самое: я не приказывал их выдворять или арестовывать. Это не входило в мою компетенцию в то время. Позвольте напомнить, что "центральный отдел по еврейской эмиграции" был новшеством в германском государственном механизме. И это служило поводом для многих визитов из разных центральных инстанций, из "старого рейха". Тогдашний шеф полиции безопасности Гейдрих тоже приезжал. На этот период деятельности нашего отдела приходится и так называемая "кристальная ночь". Я не знаю, как это следует назвать иначе...
ЛЕСС. Вы помните, когда это было?
ЭЙХМАН. К сожалению, нет, не знаю. Это должно быть примерно... я думаю, осенью. Наверное, 1938 год. Инциденты той ночи устроили не полиция и не СД. Я еще помню, что на следующий день я пошел в еврейскую общину, чтобы осмотреть повреждения, потому что все это очень сильно ударило и по эмиграции. И там я увидел какого-то оберфюрера или бригадефюрера из СС, поднявшего над головой пишущую машинку, и, прежде чем я успел спросить, с полицейскими ли полномочиями он здесь находится, машинка полетела на землю. Бессмысленно поломана. Я ему сказал, что я начальник такого-то отдела. Он меня в ответ обозвал - грубым словом. Я сказал ему, что это приказ правительства - ни в коем случае не препятствовать эмиграции, и что я доложу моему руководству, начальнику полиции безопасности и СД. А он меня оттуда просто вышвырнул. Я написал донесение. Чем это кончилось, я не знаю.
ЛЕТОПИСЕЦ. Невозможно представить себе, чтобы сам бывший ответственный за "еврейский вопрос" в СД и гестапо не помнил даты "хрустальной ночи" - массового еврейского погрома. Большинство очевидцев запомнили 9 ноября 1938 г. на всю жизнь. Каждый раз, когда на допросах речь заходила об этом дне, Эйхман "ничего не знал". Возможное объяснение: службист дистанцируется от черни, учинившей погром без официальной поддержки и без бюрократической подготовки, в какой-то степени стихийно.
ЭЙХМАН. После той ночи работы нам сильно прибавилось. До моего откомандирования в Прагу число эмигрировавших из Австрии евреев достигло 150.000. Насколько могу вспомнить, последние цифры были - примерно 224.000 или 234.000. Весной 1939 г. был основан так называемый протекторат Богемия и Моравия. Д-р Штальэккер за это время повысился в звании до оберфюрера СС и был переведен с должности инспектора полиции безопасности и СД из Вены на должность командующего полицией безопасности и СД в Прагу. Совершенно ясно, что как только он вступил там в должность, он потребовал, чтобы меня срочно командировали к нему в Прагу. Где-то в апреле я был откомандирован туда. Сначала я противился переводу из Вены. Когда создашь и выпестуешь свою службу, отдавать ее не хочется. У меня не было трудностей с еврейскими политическими функционерами. И я не думаю, чтобы кто-нибудь из них мог на меня пожаловаться. Даже сегодня. Я в это совершенно не верю, потому что они знали, что я не был юдофобом. Я никогда не был антисемитом и никогда этого не скрывал. Я не хочу хвалить себя. Я хочу этим всего лишь сказать, что наше сотрудничество в венском центральном отделе было деловым и корректным. Уже в начальной школе у меня был друг еврей, и, когда мы виделись в Линце последний раз, мы пошли погулять за город; я тогда носил уже значок НСДАП на лацкане, и он в этом ничего такого не находил. Руководство венским отделом перешло к гауптштурмфюреру Рольфу Гюнтеру и будущему гауптштурмфюреру Алоису Брукнеру. Я теперь отвечал только за Прагу. Там центральный отдел был гораздо меньше, чем в Вене, но система совершенно такая же; функционеры пражских еврейских организаций бывали в Вене, а венские ездили в Прагу. Так что я мог вообще не вмешиваться, просто в Праге копировали венский опыт. Уже поэтому дело катилось по наезженной колее, позволю себе заметить, при том, что людей с пробивной способностью д-ра Лёвенгерца в Праге не было. В Праге все происходило тише и спокойнее, но при этом успех... успехи для обеих сторон были не столь явными как в Вене. Может быть, за границей в общем-то уже нечего было взять после того, как всё, что возможно, вытянули в Вену. Пражским господам приходилось в этом смысле труднее. И в Праге был создан только один эмиграционный фонд.