ЭЙХМАН. Конечно! (Эйхман наклоняется и читает документ.) Во-первых, речь ведь идет всего лишь о поставке синильной кислоты штурмбаннфюреру Гюнтеру 8 июля 1942 г., а именно о 100 килограммах синильной кислоты. Далее говорится о его участии в убийствах в генерал-губернаторстве. И в конце Герштейн сообщает, что в начале 44-го Гюнтер снова хотел получить от него синильную кислоту, и что Гюнтер спросил его, есть ли у него яд, которым можно, используя ветер, отравить людей в Терезиенштадте. Я должен сказать, что мне все это чуждо. Из всех упоминаемых здесь людей я мог знать разве что одного, это капитан Вирт - я не помнил точно фамилию, но, может быть, это тот самый капитан, о котором я рассказывал. Все имена здесь - они мне неизвестны; никогда их не слыхал, никогда с такими людьми не говорил, не имел никакого дела с ними. О том факте, что Гюнтер в 1942 г. получал синильную кислоту, я ничего не знаю. Я должен сказать, что это удивительно, меня удивляет: как это Гюнтер занимался такими делами, а меня здесь ни разу - простите, пожалуйста, господин капитан, это не значит, что я придаю такое уж значение, - но ведь это удивительно, что я здесь ни разу не упомянут, если я этим занимался. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю. Я этим не занимался, а за то, чем я не занимался, я никак не могу отвечать и сегодня. Если бы я занимался, господин капитан, то здесь была бы моя фамилия, как это везде полагалось.

ЛЕСС. Вы дали Гюнтеру поручение. Гюнтер никак не мог действовать на свой страх и риск.

ЭЙХМАН. Нет, нет, нет, я не давал, я отрицаю, господин капитан, я не давал! Разумеется, Гюнтер не сам это придумал, ему было приказано. Это совершенно ясно. Но только не мной, я об этом вообще ничего не знаю. Сто килограммов синильной кислоты - никакого, никакого понятия не имею! Я не знаю об этом, не знаю!

ЛЕСС. Вспомните показания Гёсса о подготовке к умерщвлению газом и как вы сказали ему, что поинтересуетесь этим. Если посмотреть теперь, что говорит Герштейн, как 8 июня 1942 г. к нему вдруг явился Гюнтер и заказал газ, - разве это все не сходится полностью?

ЭЙХМАН. Господин капитан, уже не раз случалось, что все вроде бы сходилось... Если бы я имел к этому отношение, Герштейн назвал бы мое имя в любом случае. Значит, были какие-то приказы. Может быть, непосредственно от Мюллера, после того как Мюллер понял, что я в принципе более... что я более чувствительный человек, чем Гюнтер. Я не хочу сказать, что отличался такой... такой... девичьей чувствительностью, - но я был гораздо чувствительнее, чем, например, Гюнтер.

ЛЕСС. Именно поэтому и нельзя предположить, что Мюллер дает специальное задание Гюнтеру через вашу голову.

ЭЙХМАН. Я отказываюсь считать себя причастным к этому делу, потому что не имел к нему никакого отношения. Если бы имел - ладно, buona, я бы отвечал. Я бы сказал: пожалуйста, сам Гиммлер там был, что же я мог поделать? Я получил приказ, и все... Все равно, пожалуйста... делайте со мной что хотите. Я не мог иначе, у меня был приказ. Но к этому делу я не имел отношения!

ЛЕСС. Вы помните о совещании в Ваннзее? Вы же там присутствовали.

ЭЙХМАН. Так точно! Я даже сам должен был писать приглашения статс-секретарям, т.е. Гейдрих сказал мне, кого он хочет позвать.

ЛЕСС. Почему пригласили вас, если ваша роль было столь незначительной?

ЭЙХМАН. Господин капитан, я должен был писать приглашения, я должен был представить Гейдриху данные для его речи, все цифры по эмиграции, я же был начальником отдела гестапо, тайной государственной полиции.

ЛЕСС. Мюллер тоже присутствовал?

ЭЙХМАН. Конечно! Это было совещание, как тогда называлось, "высокого уровня". Значит, только статс-секретари.

ЛЕСС. Зачем же позвали маленького Эйхмана? Не собирался же Гейдрих спрашивать вас там каждый раз, верно ли то, что он сказал?

ЭЙХМАН. Нет, он заранее потребовал все дела по эмиграции. Ведь совещание в Ваннзее было только началом собственно истории с умерщвлением.

ЛЕСС. Формально да. Но убивали и до этого. Вы утверждали, что в 1941 г., примерно в ноябре, эти газовые аппараты в Освенциме уже работали.

ЭЙХМАН. Так точно, верно! А на совещании Гейдрих сообщил о данных ему полномочиях. Я размышляю: если уже убивали - а так и было, - то существовало, наверное, строжайшее предписание о таких вещах. От Геринга. До этого, значит, сложности были слишком велики. Слишком много центральных инстанций.

ЛЕТОПИСЕЦ. 20 января 1942 г. в Берлине у озера Ваннзее по приглашению обергруппенфюрера СС Гейдриха, начальника полиции безопасности и СД, встретились на даче по адресу Гроссе Ваннзее, 56 руководители и ответственные работники всех ведомств, имевших в национал-социалистическом государстве отношение к "еврейскому вопросу". С одним исключением: не было представлено Главное управление делами и хозяйством СС - учреждение, которому были подчинены рабочие лагеря и лагеря уничтожения. Оно уже получило указания и приказы непосредственно от рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Совещание должно было состояться еще в декабре, но этому помешало объявление Германией войны Соединенным Штатам Америки. Совещанию была присвоена высшая, "государственная", категория секретности, и Гейдрих объявил на нем, что отныне надлежит добиваться не эмиграции евреев, а их истребления. Первая фраза составленного Эйхманом протокола совещания гласит: "Вначале Гейдрих сообщил, что он назначен Уполномоченным по подготовке "окончательного решения".

ЛЕСС. В том факте, что вы были приглашены на совещание в Ваннзее, я вижу подтверждение того, что в "окончательном решении" путем уничтожения вам отводилась более важная роль, чем вы признаете.

ЭЙХМАН. Нет, нет, господин капитан. Я бы признал, я бы это признал безо всяких, но я был всего лишь начальник отдела IV В 4, а начальник отдела в управлении гестапо не может выйти за рамки служебных полномочий, которыми он ограничен. Если бы я там хоть раз раскрыл рот, господин капитан, я бы сказал: так точно! Но я должен был молчать. Ведь меня... Я не знаю, можете ли вы мне посочувствовать, господин капитан, - я сидел там со стенографисткой в углу, и никто о нас не побеспокоился, никто. Мы были слишком маленькими людьми. На нас просто не обращали внимания, никто, даже Гейдрих.

ЛЕСС. Мое впечатление от этого таково, что вам предназначалась более важная роль в дальнейшем.

ЭЙХМАН. Тогда, значит, я ее сам присвоил - поставил и свою фамилию в списке присутствовавших. Да нет, это же не... Я бы теперь не побоялся признаться, хуже мне уже не будет.

ЛЕСС. Я цитирую по вашему протоколу выступления Гейдриха: "Следующей возможностью решения надлежит считать теперь, после соответствующего предварительного согласия фюрера, уже не эмиграцию, а эвакуацию евреев на Восток. Эти мероприятия надлежит рассматривать лишь как одну из возможностей с точки зрения важного практического опыта, имея в виду предстоящее окончательное решение". Что это все означает?

ЭЙХМАН. Поскольку эмиграция была запрещена, их отправляли на Восток. Это было новой... ну... концепцией, ради которой это совещание статс-секретарей вообще созвали... Новая концепция, которую Гиммлер обсудил с Герингом, наверное, в присутствии Гейдриха.

ЛЕСС. Что значит здесь - "практического опыта"?

ЭЙХМАН. Совещание в Ваннзее - мы его называли обсуждением со статс-секретарями - было 20 января 1942 г. Меня послали к Глобочнику через два месяца. Очень может быть, что они там уже убивали.

ЛЕСС. Ах, вы, значит, думаете, что "практический опыт" - это уже предпринятые умерщвления евреев? Ведь тогда уже существовали оперативные группы.

ЭЙХМАН. Они были уже начиная с... Ну конечно, уже убивали.

ЛЕСС. Вот здесь, на 7-й странице вашего протокола, записано, что Гейдрих говорит: "В ходе окончательного решения евреев надлежит использовать на Востоке, под соответствующим руководством, для выполнения работ. Большими партиями, раздельно по признаку пола, работоспособные евреи должны строить в этих областях дороги; при этом, несомненно, большинство их в силу естественной убыли выйдет из строя". Как следует понимать "естественную) убыль"?