— Чорт возьми, здесь пахнет коньяком!

Перед складным столиком сидел вольноопределяющийся Марек, произведенный, в конце концов, после стольких неудач и страданий в батальонные историографы.

Как раз в этот момент он был занят составлением запаса геройских подвигов батальона, и можно было заметить, что это заглядывание в будущее доставляло ему большое удовольствие.

Старший писарь Ванек с интересом наблюдал, как усердно строчил вольноопределяющийся, улыбаясь во все лицо. Поэтому Ванек встал и склонился над вольноопределяющимся, который принялся объяснять ему свою работу.

— Знаете, — сказал Марек, — ведь это адски трудная задача — писать историю батальона вперед, про запас. Главное же дело в том, чтобы систематизировать весь материал. Во всем, знаете ли, должна быть система.

— Значит, систематическая система? —с более или менее презрительной усмешкой спросил Ванек.

— Вот именно, — небрежно уронил вольноопределяющийся. — Систематизированная систематическая система при писании истории батальона. Ведь нельзя же с самого начала выступить с какой-нибудь крупной победой. Все должно разворачиваться помаленьку, по определенному плану. Не может же, в самом деле, наш батальон сразу выиграть мировую войну. Nihil nisi bene. Главное дело для такого добросовестного историка, как я, это — прежде всего составить план наших побед. Вот, например, тут я описываю, как наш батальон, — это произойдет, вероятно, месяца через два, — чуть-чуть не переходит через русскую границу, охраняемую весьма большими силами, ну, скажем, донскими казаками, в то время как несколько неприятельских дивизий попадают в тыл нашего расположения. На первый взгляд кажется, что наш батальон неминуемо погиб и мы будем изрублены на куски. Но тут капитан Сагнер отдает по батальону следующий приказ: «Богу не угодно, чтобы мы погибли. Стало быть, бежим!» Итак, наш батальон обращается в бегство, но неприятельская дивизия, которая уже зашла нам в тыл, видит, что, собственно говоря, мы бежим за нею, и без единого выстрела сдается нашему общему резерву армии. Вот с этого и начинается история нашего батальона. Из незначительного инцидента, говоря высоким стилем, господин Ванек, развиваются впоследствии дела, имеющие величайшее значение. Наш батальон шествует от победы к победе. Интересно будет прочесть, как наш батальон произведет ночное нападение на спящего неприятеля, для чего, правда, летописец должен обладать стилем автора «Иллюстрированны корреспонденции с театра войны», вышедших во время Русско-японской войны в издательстве Вилимка в Праre. Итак, наш батальон нападает врасплох на заснувший вражеский лагерь. Каждый из наших солдат выбирает себе одного из врагов и с силой вонзает свой штык в его грудь. Превосходно отточенная сталь входит в людей, как в масло; только иногда хрустнет ребро. Спящие враги вздрагивают всем телом, выкатывают на мгновение ничего не видящие глаза, хрипят и вытягиваются замертво. На их губах выступает кровавая пена… Этим дело кончается, и победа нашего славного батальона обеспечена. Или еще лучше будет дело примерно месяца через три, когда наш батальон возьмет в плен русского царя. Но об этом мы поговорим с вами в другой раз, господин Ванек, а тем временем я приготовлю про запас пару-другую небольших эпизодов. Придется придумать совершенно новые военные выражения. Одно я уже придумал: я буду говорить о «самоотверженной решимости наших солдат, которых неприятель забросал осколками снарядов». При взрыве неприятельской мины одному из наших взводных, скажем, 12-й или 13-й роты, начисто сносит голову…

— Кстати, — воскликнул вдруг вольноопределяющийся и хлопнул себя по лбу, — чуть-чуть было не забыл! Господин старший писарь, или, говоря гражданским языком, господин Ванек, вы непременно должны дать мне список всех лиц, принадлежащих к унтер-офицерскому составу. Назовите мне какого-нибудь унтер-офицера из 12-й роты… Как? Гоуска?.. Ну, хорошо. Значит, этому самому Гоуске взрывом мины отрывает голову; голова летит к чорту, а тело делает еще несколько шагов, прицеливается и сбивает пулей неприятельский аэроплан… Само собой понятно, что эти славные победы празднуются впоследствии в Шенбрунне в тесном семейном кругу. В австрийской армии много батальонов, но единственный батальон, который так отличился,— это наш, так что в честь его устраивается при высочайшем дворе маленькое семейное торжество. Как видно из моих заметок, я представляю себе это дело таким образом, что ради такого события семья эрцгерцогини Марии Валерии переезжает из Валльзе в Шенбрунн. Торжество носит совершенно интимный характер и происходит в зале возле опочивальни нашего обожаемого монарха. Опочивальня освещена белыми свечами, потому что, как известно, при дворе не любят электрического освещения из-за возможности короткого замыкания, против которого у престарелого монарха есть какое-то явное предубеждение. В шесть часов вечера начинается чествование нашего батальона. В этот момент в зал, который, собственно говоря, принадлежит к аппартамеятам[32] покойной императрицы, вводят внуков его императорского величества… У меня возникает еще такой вопрос: кто будет присутствовать, кроме членов императорской фамилии? Генерал-адъютант императора, граф Паар, конечно, должен и будет присутствовать. Затем, так как на таких семейных и интимных праздниках обыкновенно с кем-нибудь становится дурно (этим я вовсе не хочу сказать, что графа Паара опять будет тошнить!), то необходимо присутствие лейб-медика профессора Керцля. Для порядка, чтобы придворные лакеи не позволяли себе вольностей с присутствующими на парадном обеде дамами, будут приглашены обер-гофмейстер барон Ледерер, камергер граф Бельгард и статс-дама графиня Бомбель, играющая среди придворных дам ту же роль, что «мадам» в пражском «заведении» Шухи. Когда все это благородное общество будет в сборе, об этом будет доложено государю-императору. Император изволит выйти к гостям в сопровождении своих внуков, займет место за столом и произнесет тост в честь нашего батальона. После императора скажет слово эрцгерцогиня Мария Валерия, слово, посвященное главным образом вам, господин старший писарь. .. Правда, согласно моим заметкам, наш батальон понесет тяжкие, невознаградимые потери, ибо батальон без убитых — не батальон. Придется еще написать особую главу о наших убитых… Но история батальона не должна состоять из одних сухих, голых фактов, которых у меня собрано вперед уже что-то около двухсот пятидесяти штук. Вот вы, например, господин Ванек, будете убиты при защите перехода через маленькую речонку, а Балоун, который так уморительно поглядывает на нас, умирает совсем другой смертью — не от пули, шрапнели или снаряда. Он будет удавлен арканом, брошенным с неприятельского аэроплана как раз в ту самую минуту, когда бедняга будет есть o6eд своего поручика Лукаша.

Балоун отступил на несколько шагов, в отчаянии махнул рукой и уныло промолвил:

— Что ж я могу поделать, когда у меня такой уж характер. Когда я еще служил на действительной, я по три раза в день бегал на кухню за едой, пока меня, наконец, не посадили. Однажды я спроворил себе три порции мяса на обед, за что мне и пришлось отсидеть целый месяц… Да будет воля господня!

— Да вы не бойтесь, Балоун, — стал утешать его вольноопределяющийся, — в истории батальона о вас не будет говориться, что вы погибли за едой по пути от офицерской кухни к окопу. Нет, вы будете упомянуты вместе с остальными людьми нашего батальона, сложившими свои головы во славу нашей монархии, например, вместе со старшим писарем Ванеком.

— А какую смерть вы уготовили мне, Марек?

— Постойте, не торопитесь, господни старший писарь, так скоро дело не делается, — задумчиво сказал вольноопределяющийся.— Вы ведь из Кралуп, не так ли? В таком случае напишите домой, в Кралупы, что вы пропали без вести, но сообщите об этом поосторожнее. Или, может быть, вам больше понравится быть тяжело раненым и остаться лежать возле проволочных заграждений? Вы лежите там с раздробленной ногой целый день. Ночью неприятель освещает наши позиции прожекторами, обнаруживает вас и, полагая, что вы вышли на разведку, начинает осыпать вас снарядами и шрапнелью. Вы, таким образом, оказываете нашей армии огромную услугу, потому что неприятельская армия потратила на вас такое громадное количество снарядов и патронов, словно на целый батальон, а части вашего тела, после всех этих взрывов, свободно носятся в воздухе, разрезают его своим вращением и поют гимн великой победе... Словом, до всех дойдет очередь, и каждый из нашего батальона как-нибудь отличится, так что славные страницы нашей истории будут сплошь заполнены победами, хотя мне очень не хотелось бы переполнять их. Но ничего не поделаешь, все должно быть проведено как следует, чтобы о нас осталась память, прежде чем от нашего батальона, скажем, в сентябре, ровно ничего не останется, кроме этих славных страниц, которые поведают всей Австрии, что люди, которые никогда больше не увидят своей прекрасной родины, дрались столь же доблестно, как и бесстрашно… Самый конец, господин Ванек, знаете, эпилог — я уже сочинил. «Вечная слава памяти павших! Их любовь к отечеству священна, ибо ее увенчала смерть. Да будут имена их чтиться вовеки, как, например, ваше имя, господин Ванек! И пусть те, которых гибель кормильца обездолила более всех, осушат слезы свои с гордым сознанием, что их дорогие покойники были героями нашего батальона!» Телефонист Ходынский и кашевар Юрайда с большим интересом слушали это описание готовящейся истории батальона.