— Ура! — грозно грянуло над высотой.

— Аллаху акбар! — ревели склоны.

На руках гробы проносят через площадь, погружают в военные грузовики временно ставшие катафалками. Погребенные под горами цветов и венков, зеленые грузовики, медленно пробираясь через толпу, выезжают из ворот Кремля. Свинцовое псковское небо, с тоской взирающее на процессию, не выдерживает и разражается проливным дождем. Плачут матери, бьются лицом о холодный, сырой алый креп «цинков»: «Соколик ты мой ненаглядный, как же тебе больно было, какую же ты муку принял, на кого же ты нас покинул…»

Сержант татарин метнулся в самую гущу боевиков. Там, вертясь волчком, расстрелял последний магазин. Коротко, точно ужалив штыком в грудь одного боевика, достал шею второго. Третьему, набегавшему на него здоровенному бородатому арабу, он вогнал штык в живот, но выдернуть его не успел. Араб дико завизжал, рухнул на колени и в предсмертном ужасе судорожно ухватился ладонями за ствол, не давая вытащить из себя лезвие штыка. Татарин изо всей силы рванул автомат на себя, но араб, как приклеенный, хрипя потянулся за ним. Матерясь, татарин уперся ногой в грудь араба и, наконец, рывком скинул того со штыка. Но распрямиться не успел. Длинное узкое жало кинжала, пронзив лопатки, вышло из груди. И он удивленно, растерянно посмотрел вниз на торчащую из-под сердца сталь, попытался вздохнуть, но земля вдруг ушла из-под ног. И он упал навзничь, глазами уткнувшись в черное беззвездное небо, куда казанским голубем плеснула солдатская душа.

Убивший его боевик, судя по кобуре «стечкина» на поясе — командир, коротко, зло обтер кинжал о рукав куртки и, перешагнув через мертвое тело, огляделся.

— Комбата мнэ живым взять! — рявкнул он охранявшим его нукерам. У ног хрипел, бился в агонии проткнутый штыком араб. Чечен поморщился. Потом взвел ударник «стечкина», приставил его к затылку араба.

— Аллах акбар! — коротко произнес он и нажал на спуск. Ахнул выстрел. Араб дернулся и обмяк.

Смерть эта на мгновение отвлекла внимание охраны, и в это время из полыхающей огнями очередей предрассветной хмари вырисовалась крепкая фигура. Охрана вскинула автоматы, но было поздно. Длинная очередь в упор разорвала командира. Сломала его пополам и швырнула на тело убитого им араба.

— Идрис! — буквально взвыли боевики. Но сразу достать его убийцу не удалось. Он еще успел завалить бросившегося на него начальника охраны и хохла-радиста. И только когда у него закончились патроны, чья-то очередь наконец достала уруса. Уже мертвого, его долго и остервенело рубили кинжалами, в бессильной ярости вымещая на мертвом теле злобу и отчаяние. Но лейтенант всего этого уже не чувствовал. Душа его, уже свободная от смертной боли, в далеком от этой страшной высоты доме, склонилась над детской кроваткой, где вдруг безутешно заплакал во сне его сын.

Лейтенант Дмитрий Кожемякин командовал разведчиками на восточном скате высоты. Прикрывал фланг шестой роты. Разведчики отбили четыре лавинные атаки боевиков. Бандиты надеялись смять группу Кожемякина, ударить во фланг роте, сбросить десантников с высоты. Но выше гор могут быть только герои; десантники остались стоять на высоте, а бандиты откатывались вниз, усыпая своими телами склоны. Последняя атака оказалась последней и для лейтенанта. Уже раненный, Кожемякин вытащил из-под пуль раненого разведчика, прикрыл его собой и принял в себя пулю. Всего полгода прослужил лейтенант в дивизии. Летом, когда начиналась эта война, он только окончил училище и получил офицерские погоны.

— Аллаху акбар! — радостно взревел боевик, запрыгнувший в окоп, где лежали раненые урусы. Рванул из-за пояса кинжал. — Сэйчас шашлык из вас нарэжем! Казбек! Аслан!

И здесь до его слуха донесся до боли знакомый, страшный щелчок отлетающей от гранаты чеки. Подчиняясь инстинкту, он рванулся из окопчика, но чьи-то руки ухватили его за ноги, прижали к земле. И тогда он завизжал в смертном ужасе. «Раз, два, три…» — механически отсчитывало сознание. И мир утонул в испепеляющей вспышке. А в далеком Пскове, в обычной двухкомнатной хрущевке, вдруг надрывно завыл старый пудель, почувствовавший легкую, невесомую руку молодого хозяина…

— «Сотый», я «Стилет», боеприпасы кончились. «Духи» ворвались в траншеи. Весь огонь на меня! Повторяю, весь огонь на меня! Не жалейте снарядов. Прощайте, мужики! Слава России! Огонь!

Капитан — артиллерийский корректировщик, бросил трубку на бруствер. Потом, не торопясь, расстрелял станцию. На дне окопа догорали радиотаблицы и карты. Все.

Он залег рядом с отстреливающимся комбатом и, подпустив набегавших боевиков поближе, короткими точными очередями начал распинать их на камнях.

— Эй, собаки, я комбат вэдэвэ! Попробуйте меня взять, псы! — крикнул во всю силу легких комбат, отвлекая, вытягивая на себя боевиков. Давая хоть какой-то шанс тем немногим уцелевшим, кого еще не нашли, не достали «чечи».

Комбат отстреливался. А сам про себя считал: «…двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Ну когда же, когда? Тридцать, тридцать один…» Первая пуля попала комбату в правое плечо, и он выронил автомат. Но тотчас подхватил его вновь и, кривясь от боли, уже не прицельно дал очередь. Вторая пуля попала в левый бок. Третья пронзила сердце. И уже умирая, он гаснущим сознанием успел услышать знакомый шелест подлетающих снарядов. И улыбнулся ему холодеющими губами.

А потом душа русского комбата тихо отлетела ввысь. На Божий суд, где ему предстояло по-солдатски мужественно ответить праведникам, за что он бился и за что принял смерть. И душа его не боялась этого суда.

…По руслу реки, шатаясь от усталости и ран, отходили его уцелевшие солдаты. Шестеро из девяноста…

Что бы ни говорили, жива советская гвардия. Доказательство тому — подвиг псковских гвардейцев-десантников. Когда-то, во время Великой Отечественной войны, 157-я стрелковая дивизия, от которой ведет свою родословную 76-я псковская воздушно-десантная, попала в окружение. С боями вырвалась из окружения лишь сотня бойцов. Тогда эти бойцы вынесли с собой свое боевое знамя. Раз знамя сохранилось — дивизию не расформировали. Потом это знамя с честью прошло по России. Дивизия освобождала Чернигов, поэтому она и называется Черниговской. За освобождение Бреста дивизии присвоено звание Краснознаменной. Под Улус-Кертом рота псковских гвардейцев-десантников еще раз подтвердила честь и доблесть гвардии. Гвардейцы умирали, но не сдавались.

Отгремели ружейные залпы над свежими солдатскими могилами в псковских Орлицах. Кладбище приняло в себя героев. Опрокинуты поминальные граненые стаканы, выплаканы слезы. Это было только вчера. Сегодня я иду по расположению дивизии в Пскове. С плаца громом доносится бой барабана и мерная дробь сотен солдатских сапог. Над марширующими колоннами разносится песня гвардейцев. «Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный, десятый наш десантный батальон». На плацу готовят к Присяге новобранцев. Псковичи, вологодцы, тверичане, новгородцы и ленинградцы — восемнадцатилетние парни, занимают место в поредевшем строю воздушно-десантной дивизии. Новенькая форма мешками неуклюже висит на угловатых фигурах. Пройдет несколько месяцев — и они станут такими же грозными и сильными, как те, кто принял бой под Улус-Кертом. Пока будущая шестая рота учится ходить строем. Мотать портянки, с трепетом впервые мальчишеские руки берут оружие.

Казарма второго батальона — новое трехэтажное здание из серого кирпича. Сейчас здесь пусто, двери опечатаны. Но скоро здесь появятся новые солдаты, те, что топчут сейчас плац. В «располаге» запахнет солдатским потом, сапогами, оружейным маслом, разнесется по гулким сводам грохот тяжелых ботинок, лихая брань и шутки, короткие выкрики команд. На доске ротной документации появятся новые фамилии солдат и командиров. И значит, шестая рота жива. Смерти нет, ребята!

Почти весь март над Псковом звучал погребальный звон. В начале месяца хоронили 25 спецназовцев, погибших в Чечне. И вскоре новое горе: ребята из 104-го десантного полка Псковской дивизии ВДВ (84 человека) мужественно погибли в бою с боевиками в Аргунском ущелье. 6-я рота оказалась на острие прорыва банды Хаттаба и Басаева, которая в 20 раз превышала численность десантников. Из всей роты в живых остались лишь шестеро, но и они были тяжелоранеными.