Но ничто не вечно в жизни — ни добро, ни зло, и как добро постоянно сменяется злом, а зло добром, так и этот дух дисциплины и простоты мало-помалу ослабел к середине III столетия вследствие побед и увеличения богатств. Завоевание Великой Греции, значительной части Сицилии, Корсики и Сардинии, счастливо оконченные войны в Иллирии, Галлии и против Карфагена стоили дорого, но и много дали. Было необходимо издалека доставлять припасы громадным армиям, строить флот; но так как римский сенат с небольшим числом магистратов, первоначально предназначенным удовлетворять нужды маленького города, не мог нести столь расширившиеся обязанности, то стала часто практиковаться сдача этих обязанностей частным спекуляторам. Между двумя пуническими войнами быстро возник класс откупщиков или поставщиков, которому в сельском обществе пришлось быть первым проводником духа торговли и роскоши.[21] После завоевания Сицилии торговля этого острова, откуда вывозилиось много масла и зерна, перешла от карфагенян к римским и италийским купцам, число и богатства которых быстро увеличивались;[22] римская аристократия, дотоле стремившаяся только к обладанию землями, по примеру побежденной карфагенской знати купцов бросилась в разные предприятия, отправляя по морю маленькие флотилии, заводя торговлю сицилийскими товарами[23] и утопая в роскоши. Простота нравов стала уменьшаться, семейная дисциплина поколебалась; домашний суд созывался все реже и реже; сыновья благодаря peculium castrense сделались более независимыми от отцов; женщины менее подчинялись власти мужей и опекунов; знать стала пренебрегать своими обязанностями по отношению к среднему классу. Греческая культура распространялась в небольшой среде знатных фамилий; язык и литература совершенствовались. Андроник, тарентинский грек, захваченный в плен при взятии города в 272 г. и проданный некоему Ливию, отпустившему его на волю, перевел сатурническими стихами Одиссею, открыл в Риме греческую и латинскую школы и первый перевел и поставил с большим успехом греческие комедии и трагедии, делая попытку применить к латинскому языку греческие стихотворные размеры. Немного позже Невий, по происхождению римский гражданин из Кампании, явился его подражателем и написал поэму о пунической войне.

Древнее согласие классов не могло продолжаться, и против знати, слишком увлекшейся примером карфагенян, слишком алчной и эгоистичной, начала образовываться демократическая оппозиция, первым великим вождем которой был Гай Фламиний. Когда он в 232 г. предложил отвести плебеям часть территории вдоль Адриатического моря, отнятой у сенонов в 283 г. и у пиценов в 268 г., то встретил сильное противодействие со стороны аристократической партии, желавшей, очевидно, самой воспользоваться этими землями, беря их в аренду. А когда галлы, жившие по обоим берегам реки По и испуганные этими наделами, начали с Римом ожесточенную войну 225–222 гг., окончившуюся завоеванием долины По и основанием Плацентии и Кремоны, знать, которая незадолго до этого угрожала Карфагену новой войной для захвата Сардинии и Корсики, где она надеялась иметь такие же выгоды, как и в Сицилии, — эта римская знать ставила галльскую войну в вину Фламинию.[24] В этой войне знать не вела простой народ, но была им увлекаема к обширной плодородной равнине, расстилавшейся у подножия Альп, покрытой большими дубовыми лесами, обширными тихими болотами и прекрасными озерами. Эта равнина была усеяна кельтскими селениями, изборождена быстрыми ручьями, катившими в своих песках золото гор, и прорезана огромной рекой, казавшейся чудом римлянам, привыкшим к маленьким водяным потокам центральной Италии. Не человек знатного рода, но вождь народной партии дал свое имя первой большой дороге — via Flaminia, которая соединила Рим с долиной По и повела невежественные поколения за стены его города к будущему. Древняя аристократическая община достигла крайних пределов величия и могущества, далее которых не могла уже развиваться, не подвергаясь глубоким изменениям.

Но как бы то ни было, эти начала раздора исчезли, когда в 218 г. Ганнибал спустился с Альп в долину По во главе войск, которыми карфагенская плутократия надеялась нанести поражение своему великому сопернику. Это нападение с относительно малыми силами и при огромном протяжении операционной базы на страну, которая могла выставить 700 000 человек, казалось предприятием невероятно смелым. Но тот факт, что в течение стольких лет можно было спрашивать себя, не удастся ли это предприятие, указывает на внутреннюю слабость федерации крестьянских республик, во главе которых стоял Рим. Это был не живой организм, а соединение людей, с трудом сдерживаемых вместе силой оружия, у которых образ жизни, мыслей, чувств, владения, или, другими словами, вся цивилизация, были различны, по крайней мере в высших и средних классах. Наконец, старый земледельческий Рим, аристократический и военный, мог распространить однообразную цивилизацию только на очень ограниченную часть Италии. Расселение мелких латинских собственников в колониях и муниципиях связало с Римом многие области Италии узами языка, традиции и политики; но колонии и муниципии не занимали тогда даже половины италийской территории, другая же часть была занята союзными городами, в большинстве аристократическими республиками, которые, соединенные с Римом очень слабыми узами, привыкли жить обособленной местной жизнью. Римляне сделали из местной, особенно этрусской и среднеиталийской знати даже опору для Рима. Они положили конец их кровавым раздорам, предоставили им командование над отрядами, набранными из крепких поколений мелких собственников, давали им, таким образом, средство отличиться на войне, приобрести уважение своих сограждан и добыть себе золото, серебро и новые богатства. Так, в Этрурии и в южной Италии знатные фамилии были связаны с выдающимися фамилиями Рима узами гостеприимства, дружбы, а иногда и родства. Они охотно говорили по-латыни, восхищались могущественным городом, его учреждениями, идеями и нравами его знати.[25] Но народ постоянно говорил на национальном языке и хранил воспоминания прошлого, которое кажется всегда прекрасным новым поколениям, недовольным настоящим. Ганнибал, по-видимому, понимал, что Италия еще была не нацией, а конфедерацией мелких республик, большая часть которых жила самостоятельно и которые были соединены с Римом только очень слабыми узами. Хитростью, обещаниями, угрозами он склонил к возмущению многие из союзных городов; но римские граждане и латинские колонисты, представлявшие истинную земледельческую и аристократическую нацию, защищали с героическим упорством землю, завоеванную, возделанную, населенную их отцами, против героя надменной карфагенской плутократии — и Рим, наконец, победил. Доблести многих поколений людей со средними способностями одержали победу над случайным величием гения.

Но древний порядок был поколеблен этой войной до такой степени, что не мог быть восстановлен. При таком необыкновенном напряжении, среди опасностей войны, жестокой и продолжавшейся 17 лет в Италии, Испании, Греции, Сицилии и Африке, Рим забыл большинство своих консервативных суеверий. Он истратил все общественные и частные суммы, огромные добычи, захваченные при взятии Сиракуз и Карфагена; он умножил военные поставки, а вследствие этого увеличились и случаи блестящих предприятий; Рим отрешился от соблюдения многих политических традиций и некоторых законов, как, например, закона о продолжительности и порядке магистратур. Прежняя осторожность уступила место новому духу юношеской отваги, поборником которой был Публий Сципион. Без этого невозможен был бы триумф в этой великой войне, блестящими результатами которой были — господство над Испанией и всей Сицилией, конфискация части богатой территории Кампании и Леонтии, падение Капуи, окончательное ослабление еще не латинизированных народностей Италии, 120 000 серебряных талантов, привезенных Сципионом из Африки, и ежегодная контрибуция в 200 талантов, которую обязался выплачивать в течение пятидесяти лет Карфаген.