– Я не умею читать, – сказал он. – И я не знаю, где водятся такие звери.

Максим торопливо вытащил карту.

– Все очень просто, – сказал он. – Смотри: надо переправиться через реку и идти прямо на северо-запад,

– Долго идти?

– Примерно до границы с Боливией, – небрежно ответил Максим и покраснел.

Сделать вид, что пятьсот километров через болота и леса Чако – всего лишь небольшая прогулка, не вышло. Узкие глаза Хосе широко раскрылись, стали почти круглыми. На секунду Максиму показалось, что индеец сейчас разразится руганью, но тот вдруг хлопнул себя по коленям и рассмеялся.

– А ты еще безумней, чем тот гринго, – проговорил он, утирая слезы.

Москва, сентябрь, 2010 год

Сергей Тихонов любил рынки – за яркие краски, неожиданные сочетания, ритмичные линии, любил пеструю толпу и неожиданные запахи. Любил бродить с фотоаппаратом или пустыми руками, между рядами, шумно и насмешливо торговаться, запоминать лица и сценки или просто бездумно глазеть по сторонам. Любой базар завораживал его – будь то огромная барселонская Бокерия или пыльный придорожный развал в Турции. Именно там Сергей купил небольшой кальян и, вернувшись в Москву, обнаружил, что добыть табак для него – дело довольно хлопотное и дорогое. Именно тогда жаждущий кальянных посиделок приятель и привел его впервые на самый странный рынок из всех, на которых довелось побывать Сергею.

В гостинице «Севастополь» на Каховке уже много лет никто не жил. Каждая комната здесь была превращена в магазинчик, в котором торговали копеечным китайским ширпотребом, всякими игрушками, сумками, канцелярией и прочим ассортиментом ларьков в переходе метро, но главное – бусами. Суровые деловитые тетки закупали их килограммами и развозили по всей стране, выдавая потом за авторские украшения или местные сувениры. Но по большому свету нанизанные на леску стекло и камень были не готовыми вещами, а полуфабрикатом, материалом для всевозможных украшений.

Сергею нравилась пестрота этих магазинчиков, стены, сплошь увешанные нитями бус, прилавки, под стеклом которых тускло поблескивали камни. Нравилось наблюдать за рукодельницами, азартно роющимися в мешках, набитых разномастными бусинами. Бродить по коридорам «Севастопольской» можно было весь день. Дня у Сергея не было, но потратить хотя бы час на бестолковое, но приятное блуждание он мог.

Рассовав пачки табака по карманам, художник поднялся по прокуренной лестнице на несколько этажей и наугад заглянул в первую попавшуюся комнату. Продавец старательно подсчитывал набранные покупательницей сокровища. Как и положено индийскому рынку, продавцы большей частью были индусы и афганцы, но здесь торговал китаец – маленький, худенький, весь какой-то особо чистенький. Очечки, галстук, вязаная жилетка, улыбка – классическая китайская. Покупательница развалилась на стуле рядом – слоноподобная старуха ростом под два метра и такая же в обхвате. Крутые сиреневые локоны. Багровый носище. Огромный берет с алой розой. Ажурный балахон с люрексом, размером с палатку, из-под которого проглядывали необъятные изумрудные шелка. Строго глядя на продавца, она гремела и грохотала:

– А вот эти бусы хорошо берут? Точно хорошо? Смотри мне! Не пойдут – все верну!

И маленький китаец кивал:

– Да, мама. Конечно, мама. Обязательно, мама.

Сергей тихо рассмеялся и вышел. У рынка были свои тайны и подводные течения, прорывавшиеся иногда на поверхность вот такими всплесками абсурда. Сергей продолжал бродить по коридорам, заглядывая в каждую комнату по очереди, кивал равнодушным продавцам, иногда останавливался ненадолго, радуясь неожиданному сочетанию красок, вертел в руках нити стекляшек, выглядевших, как сокровища из пиратского сундука… Продавцы не обращали на него внимания – в «Севастопольскую» часто приезжали, как на экскурсию; другое дело, что обычно это были юные девочки, держащиеся испуганными стайками и шарахающиеся от щедрых на комплименты торговцев. Однажды Сергей пришел сюда с фотоаппаратом, но быстро понял, что это плохая затея, едва завидев камеру, индусы аккуратно вытесняли его из комнаты, не давая сделать ни кадра. Приходилось полагаться только на память. Со стороны он, наверное, выглядел не менее странно, чем юный китаец, называющий русскую старуху мамой. Что делает в лабиринте, набитом девичьими радостями, здоровенный, неприметно одетый мужчина, с порога внимательно оглядывающий каждую комнату? Подводные течения и круги на воде… Что делает врач из Аргентины в самолете, набитом лошадьми? Вот эти стеклянные бусы – как вода в Карибском море, вода под крылом самолета… Вот эти, каменные – как чалая конская шерсть. Пора уходить, картина почти закончена, но еще ждет последних штрихов. Еще один этаж, еще пара комнат, и домой.

Юльке сегодня везло. Чудесный, весь в крошечных трещинках «агат из Заира, очень редкий, только опт» пятью этажами выше оказался агатом бразильским, продавался по одной нитке и стоил в полтора раза меньше. В соседней комнате ее напоили чаем, бледным и пахучим, и вывалили на прилавок целый пакет обточенных раковин. Она долго копалась в них, выбирая поровнее, чтобы лучше ложилась краска, под маслянисто-ласковыми взглядами продавцов, и под конец вдруг нашла раковину нежно-кремовую, в розоватых полосках, рисунок которых складывался в какое-то волшебное дерево – только чуть-чуть подчеркнуть, и выйдет удивительной красоты кулон.

Да, день был удачный. Расхрабрившись, Юлька чуть ли не боком протиснулась в комнатку, где торговали фурнитурой, пол был заставлен коробками, из которых вываливались связки кожаных шнуров и пакеты цепочек. Здесь ее, покупающую по мелочи, могли и послать. Однако продавец по кличке Джекил и Хайд, молодой индиец, похожий на печально пса, сегодня пребывал в ипостаси Джекила – не бурчал «только опт», не зыркал мрачно на надоедливых девиц, которые покупают на копейку, а в лавке торчат по часу. Юлька вышла от него с колючим пакетом штифтов цвета старой меди, длинных и тонких, с кучей каких-то медных и латунных замочков, шапочками на бусины и прочей звенящей, совершенно необходимой чепухой. Не удержалась, прихватила нитку поддельной бирюзы, яркой, как тропическое море, обработанное фотошопом.

Денег почти не оставалось. Еще нитка чего-нибудь – и домой, решила Юлька.

На этом этаже продавали жемчуг. Сергей замер на пороге первой же комнаты, любуясь нежными переливами цвета: от приглушенных оттенков белого – к розоватому, серому, черному… Тысячи жемчужных нитей мягко блестели в электрическом свете, и только два темных пятна нарушали порядок мерцающих рядов.

В дальнем углу мялся продавец, поглядывая на девушку в узорчатом пончо, та залезла на стремянку, чтобы рассмотреть что-то в верхнем ряду. За прилавком рядом с дверью пожилой сикх и маленький небритый афганец в темных очках торопливо ели из пластиковых лотков карри. И где они берут его в Москве? Вон, этикетки на коробках – явно не сами готовили… От одуряющего запаха желудок Сергея громко заурчал, напоминая, что чашка кофе – все-таки маловато для завтрака. Сикх зыркнул на него исподлобья и снова погрузился в тарелку; афганец перестал есть и подозрительно уставился на художника сквозь непроницаемо-черные стекла очков. Взгляд был неприятный, давящий. Сергей хотел уже выйти, но тут девушка на стремянке повернулась в профиль – и художник немедленно передумал. Да пусть смотрят как хотят! Такие лица в Москве запросто не встретишь, и Сергей не собирался упускать удачу.

– Это боливийский морской жемчуг, – сказал продавец, указывая на бусы в руках девушки. Она на мгновение замерла, а потом едко расхохоталась. Продавец помрачнел, покосившись на сикха, он снял еще одну нить.

– А это…

– Спасибо, – оборвала его девушка. – Пожалуй, обойдусь без жемчуга сегодня.