– Я вижу, – улыбнулась Юлька.

– Сила самовнушения! – гордо произнесла бабушка. – Никакому мединституту ее не побороть.

– Но форточку я все-таки прикрою. Не растаешь, – Юлька погасила сигарету и закрыла окно. – Значит, волшебная вещь? И дает особенные способности? Какие? Кроме того, что глаза становятся разными? Знаешь, Сергей, наверное, в основном из-за разных глаз с ума сходит. А я и не знала… Если я перестану носить броненосца – он, может, и рисовать меня расхочет, кто их знает, этих художников!

– Может, лучше и не знать. Ни художников, ни умений особенных… Нечеловеческие это вещи, плохие.

Мария помолчала, машинально ковыряясь в трубке. Вздохнула, раскрыла пачку табака.

– Сдается мне, я уже однажды видела эту вещь, еще в Конго. Мельком, буквально секунду – когда мы с Максом… Ну, ночи в Африке темные, а тут он решил сигару выкурить. И странные же вещи со мной тогда происходили! А твой дед никогда не снимал черных очков, все говорил, что от солнца глаза болят…

Юлька кивнула.

– Значит, он мне эту штуковину прислал, да? Но зачем?

– Припрятала бы ты ее подальше, – ответила бабушка.

Наверное, выходов из метро на Китай-городе существует не полсотни, как казалось Юльке, а поменьше. Но мимо нужного она, конечно, промахнулась, да еще на поверхности свернула не в ту сторону. Возвращаясь, попыталась срезать дорогу, забрела в какой-то глухой переулок и в результате на место встречи опоздала на четверть часа, а то и больше. Она уже подбегала к углу Маросейки и Златоустьинского переулка, когда в кармане нетерпеливо завибрировал мобильник. Повертев головой, Юлька увидела неприметного мужчину лет тридцати, который, встревожено хмурясь, прижимал к уху телефон.

– Алекс? – спросила Юлька, подходя. Мужчина убрал телефон и кивнул. – Извините, что опоздала, – пробормотала Юлька, скидывая с плеча рюкзак.

Пакет из шелковистой и рыхлой, вручную отлитой бумаги был компромиссом между стремлением Юльки упаковать вещь как можно красивее и вполне очевидным желанием заказчиков сначала рассмотреть то, что они покупают. Алекс вытряхнул колье на ладонь и довольно хмыкнул.

– Аметисты, – гордо прокомментировала Юлька, засовывая деньги в карман. – Жемчуг речной, конечно. Перламутр с росписью…

– Она будет в восторге, – сказал Алекс и бережно уложил колье обратно. – И упаковывать не надо – как раз пакетик такой… свадебный.

– Ой, – испугалась Юлька. – Так вы… Сказали бы! Я бы хоть замочек серебряный поставила, что ли…

– Однокурсница замуж выходит, – объяснил Алекс.

– А! Я думала, вы своей, – пробормотала Юлька, успокаиваясь. – Тогда нормально, ей должно понравиться.

– Я уверен, – улыбнулся Алекс и пристально посмотрел на Юльку. Та, собравшаяся уже попрощаться и уйти, вопросительно приподняла брови. – Выпьете со мной кофе? – неожиданно спросил Алекс.

Юлька посмотрела на часы и пожала плечами.

– Это же вы фламинго нарисовали, да? – спросил Алекс, увлекая ее вверх по Маросейке. – Знаете, я в детстве не вылезал из зооуголка в городском саду – такой крохотный зоопарк в маленьком провинциальном городке. И вот однажды пара фламинго… Вы же знаете, что цвет фламинго определяют микроскопические красные водоросли, живущие в перьях?

– О! – потрясенно воскликнула Юлька и даже приостановилась от удивления. Широко распахнутые глаза уставились в пространство. – Я не знала! Водоросли в перьях?

– Да, – улыбнулся Алекс. – В шерсти ленивцев, кстати, тоже – поэтому у них зеленоватый мех. Как у шанхайских барсов, – добавил он. Юлька с подозрением взглянула в его лицо, но увидела лишь невинную увлеченность и симпатию. – Так вот, эти фламинго…

Юлька, как загипнотизированная, вошла в распахнутую перед ней дверь кофейни.

Из дневника Дитера Ятаки, сентябрь, 2010 год

Деревня кипит: ожидают приезда какого-то очень сильного шамана. Уроки были сорваны, дети совершенно не могут сосредоточиться – мне пришлось отпустить их раньше времени. Половина жителей столпилась на пристани. Следом за визжащими от восторга учениками я пошел к реке: хоть какое-то событие; да и общий ажиотаж захватывал.

Я ожидал увидеть древнего полуголого старца, увешанного амулетами. Однако, к моему удивлению, из лодки вышел крепкий, чуть полноватый мужчина лет тридцати-сорока – я так и не научился определять возраст индейцев на глаз. Никаких амулетов и набедренных повязок – как и все местные жители, шаман носит футболку и шорты с кучей карманов. Судя по имени, его родители тоже были коммунистами. Я перестал пытаться понять местные хитросплетения. Таня права – здесь все слишком перемешалось.

Вот и этот шаман, говорили, приехал, чтобы посетить монастырь. Я не могу понять, какое ему дело до католиков. Но несколько дней Ильич должен провести в Ятаки, и к нему уже выстроилась очередь. Шаман остановился на краю деревни, в хижине какого-то дальнего родственника. Из любопытства я как бы случайно прошел мимо – и чуть не рассмеялся в голос: Ильич раздавал упаковки антибиотиков! Шаман-то оказался мошенником… или наоборот, очень умен? Надо бы с ним поговорить.

Тем же вечером заглянул к нему. Чисто этнографическое любопытство; в конце концов, какой смысл жить среди индейцев, если не интересоваться такими вещами. По дороге встретил малышку Иту, и та поделилась радостью: шаман сказал, что старший брат, подавшийся чернорабочим к нефтяникам год назад, заработал много денег, скоро вернется на новой лодке и привезет ей платье.

Я ожидал, что шаман будет напускать таинственность, как и положено деревенскому жулику. Но Ильич вел себя очень скромно. Удивительно – у него речь хорошо образованного человека. Говорит, он всего лишь проводник, никаких особых знаний у него нет, и он просто слушает дух аяваски. Очень удобная, если вдуматься, позиция: всегда есть на кого свалить неудачу. Ильич рассказывал, как для исцеления сосредотачивается на больном, и аяваска подсказывает ему, какое растение может излечить недуг. И как спускается в нижний мир, чтобы человек мог поговорить с мертвыми…

– Тебе ведь надо поговорить с кем-то? – неожиданно спросил он.

Я растерялся, а может, это было нечто вроде гипноза. Так или иначе, я вдруг услышал себя будто со стороны. Я говорил, что хочу встретиться с Мартой… Ильич кивнул.

– Так зовут девочку, которую ты убил? – спокойно уточнил он.

Я ушел, не став слушать наглого жулика дальше. Долго сидел у воды, пытаясь разобраться, как эти слухи могли догнать меня здесь. Теперь понятна настойчивость отца Хайме и косые взгляды местных жителей. Возможно, они просто хотят оправдать свою застарелую ненависть к пришельцам. Возможно, боятся, что я проникну в их тайны. Я видел, как доморощенный художник малевал ретабло с благодарностью Святому Чиморте, но отец Хайме отказался разговаривать со мной об этом святом – вместо этого он снова пристал ко мне с исповедью.

Я почти забыл Марту, мои ночные кошмары приходят с болот. Но мне некуда бежать отсюда, я заперт на краю света с горсткой индейцев, которые считают меня детоубийцей. Им ничего нельзя объяснить. Они не знают, что такое лед.

Чако Бореаль, ноябрь, 1956 год

Возможно, Максим и был авантюристом, но он в подметки не годился лихим братьям Увера. Конечно, плата, которую он предложил за участие в экспедиции, была больше, чем они могли заработать в Пуэрто-Касадо, однако скорость и решительность, с которыми Увера собрались в путь, даже слегка напугали Максима. Казалось, они только дожидались повода, чтобы отправиться в глубину сельвы, и появление Максима оказалось очень кстати для каких-то собственных планов братьев.

В создании троих Увера участвовали множество гуарани, испанцы, китайцы и один бухгалтер-ирландец, проигравший казенные деньги на петушиных боях. Чтобы не забивать себе голову, братья считали себя индейцами. Старшему, Хосе, которого Максим так удачно встретил на пристани, было лет двадцать пять, Пабло – чуть поменьше, а Диего был Максиму ровесником. Ни земли, ни постоянной работы у братьев не было. От отца им досталось два пожилых мерина и один вполне еще бодрый мул со скверным характером. Сейчас он брел, спотыкаясь, по узкой тропе, нагруженный баулами с дешевыми ножами и тканями, припасенными Максимом для задабривания лесного племени. День шел к концу, моросило, и тропа, идущая по дну оврага, грозила вот-вот превратиться в ручей, а то и речку.