«Эта вещь может сделать тебе бред».

– Глюк, – пробормотала Юлька, уважительно глядя на броненосца.

Из дневника Дитера Санта-Круз – Камири – Ятаки, август, 2010 год

В дряхлом автобусе психоделической расцветк, с надписью «Королева сельвы» на борту. Я здесь единственный европеец, и чувствую себя неуютно. Остальные пассажиры – индейцы-крестьяне, обремененные мешками и корзинами. Один затащил в салон курицу, и она суматошно кудахчет, когда автобус подбрасывает на колдобинах. Дорога ведет мимо нефтяных месторождений – покров джунглей там нещадно содран, и буровые вышки кажутся скелетами ископаемых деревьев. Всякий раз, когда сельва расступается, открывая вид на новый клочок красной, взрытой земли, сидящий рядом со мной седоусый старик делает вид, что прицеливается из ружья, и ухмыляется беззубым ртом. В конце концов эта пантомима надоела мне; после остановки в поселке нефтяников, аккуратном, как пластиковый макет, я пересел на свободное место в пустом ряду. Асфальт закончился, и автобус немилосердно трясет. Попробую заснуть.

Когда я проснулся, автобус стоял на пыльной площади, окруженной домишками из необожженного кирпича. Пассажиры быстро разошлись; я остался один. «Королева сельвы», громко дребезжа, развернулась и укатила прочь. На Камири опустилась влажная, одуряющая тишина, лишь подчеркиваемая отдаленным собачьим лаем и звоном насекомых. Я оглядел рывшуюся в отбросах свинью, рекламу кока-колы над дверью крошечного магазина через дорогу. Прихлопнул москита, впившегося в руку, и всерьез задумался, не вернуться ли следующим же автобусом в Санта-Круз.

Но что я буду делать дальше? Я невиновен, и присяжные с этим согласились. Никто не был виновен, но заголовки в местной газете вопили: «Учитель-убийца оправдан». Я не вернусь в Нюрнберг, даже если вдруг мне вернут место в школе. Я не вынесу этих взглядов.

– Дитер! – окликнули меня. Обернувшись, я не поверил своим глазам: на пороге магазина стояла монахиня. – Вы же Дитер, правда? – радостно спросила она, подойдя поближе.

Это была индианка лет двадцати пяти. Несмотря на тяжелый рюкзак на спине, резиновые сапоги и длинную рясу, она двигалась легкой, чуть танцующей походкой.

– Таня, – она с улыбкой протянула руку. – Мой отец назвал меня в честь девушки из отряда Че, а я стала монашкой. Здесь все так перемешалось.

Отпустив мою руку, она непринужденно задрала подол. Я поспешно отвел глаза, но под рясой монахини оказались потертые джинсы. Таня вытащила из кармана пачку сигарет, зажигалк, и с видимым удовольствием закурила.

– Вас должен был встретить отец Хайме, но он приболел. Лодка готова, но, может быть, вы хотите передохнуть? Здесь есть бар.

Я покачал головой. Как бы ни выглядел мой новый дом – добраться до него хотелось как можно скорее.

Таня подхватила рюкзак, и мы спустились к реке. По медленной, рыжевато-мутной Парапети плыли нефтяные пятна и обрывки пакетов. У шаткого причала покачивалось узкое каноэ. Новенький красный мотор на почерневшей от времени корме казался чужеродным наростом. Я уже собирался сесть в лодку, когда Таня схватила меня за рукав.

– Стойте!

Присмотревшись, я увидел красную, в ярких желтых и черных пятнах, змею. Таня подтянула к себе весло, одним сильным ударом размозжила ей голову и подняла за хвост.

– Водяная змея, очень ядовитая, – она покачала длинным телом перед моим лицом, и я невольно отшатнулся. Я ожидал, что Таня выбросит тварь в воду, но девушка аккуратно свернула змею в кольца и сунула в рюкзак.

– Она съедобна, если отрезать голову, – сказала она, поймав мой удивленный взгляд.

Я пожал плечами и осторожно шагнул в лодку, надеясь, что в каноэ больше не скрывается никакого зверья.

Таня завела мотор, присела на узкую скамейку и снова закурила.

– Вы сами из Ятаки? – наконец спросил я. Таня кивнула. – Но наверняка грамотны…

– Я закончила курсы медсестер в Камири, – ответила Таня с гордостью. – Только мне нельзя часто уходить из монастыря. А отец Хайме стар, болен и слишком увлечен… – она неопределенно помахала рукой, – своими исследованиями. К тому же он недолюбливает детей. Нам очень нужен учитель, хорошо, что вы согласились… – Таня подняла глаза на меня: – Вы просто не знаете, как спросить, почему я ушла в монастырь?

– Ну что вы, я…

Лицо Тани стало упрямым, губы поджались.

– Я оступилась, – сухо сказала она и принялась возиться с мотором.

Где-то в дельте Парапети

Чем ближе к дельте, тем медленнее становится течение. К западу от Камири Парапети называют «Рекой смерти» – там она пробивается сквозь скальный массив, образуя множество порогов. Здесь же, в Ориенте, на границе гигантских болот, в которые впадает река, мутная вода спокойна и медлительна. Парапети распалась на лабиринт рукавов и стариц. Берега скрылись за тростником, и я потерял всякую ориентацию в пространстве. Из зарослей, потревоженные стуком мотора, вспархивают белые цапли («Похожи на изможденных ангелов, правда?» – бросила Таня через плечо); пару раз я заметил стайки уток и кружащих в небе грифов. Здесь уже чувствуется горячее влажное дыхание низменности Чако – запах туманов, несущих лихорадку, и древней, таинственной жизни

Записывая свои впечатления от Камири, я украдкой рассматривал девушку. Лицо Тани кажется высеченным из красного песчаника резкими, но точными движениями. В ней странно сочетаются готовность радоваться самым простым вещами и затаенная горечь. Сидя за рулем лодки, она посматривает на меня насмешливо и чуть подозрительно. Кажется, ей не очень нравится, что я делаю записи.

Таня ошарашивает меня и сбивает с толку. Одно хорошо: мне уже не хочется вернуться. Это было бы затруднительно: мы плывем уже несколько часов; мотор мощный, и, по моим подсчетам, лодка прошла не меньше сотни километров.

Я снова думаю, что деревня, затерянная в сельве, – как раз то, что нужно для избавления от ночных кошмаров и чувства вины. Антидепрессанты не помогают, а мой психотерапевт, похоже, считает, что меня все-таки надо было посадить. У него самого маленькая дочка.

Нас окружает сельва. Бежать некуда, я упустил момент, когда это еще было возможно.

Ятаки

Стоило лодке причалить, и нас тут же окружила толпа детей. Мои будущие ученики, полуголые и чумазые, смотрели блестящими черными глазами, изредка перекидываясь парой фраз. Взрослые держались в стороне и лишь поглядывали издали, не оставляя своих дел. Таня бросила несколько слов на местном диалекте, и кольцо детворы распалось. Монахиня провела меня по деревне: дом для собраний, дом священника – всего лишь лачуги с крышами из пальмовых листьев. Сколоченный из досок крест над дверьми – очевидно, церковь. Две новенькие хижины – кровли не успели даже пожелтеть. Та, что побольше – школа. Поменьше – новый дом для приезжего учителя.

На пороге Таня оставила меня. Вот моя жизнь на ближайший год: зеленые сумерки, воздух, насыщенный влагой, запахи плесени и рыбы и непостижимые люди вокруг.

Прибежала девочка лет десяти и принесла разложенные на банановом листе кусочки юкки и беловатого, чуть обугленного снаружи мяса. Судя по нетронутым огнем кусочкам шкурки, на обед мне зажарили ту самую змею. Я должен к этому привыкнуть.

Камири, август, 2010 год

Дикий визг, вопли и грохот выстрелов едва не оглушили Ильича Чакруна. Двое мальчишек рвали друг у друга из рук мышку, пока третий яростно лупил по клавиатуре, громя монстров. Еще полдесятка висели у них на плечах, горластые и чумазые, заглядывали в монитор и азартно вопили в ответ на каждый выстрел.