Ее фигура намекала на то, что ее обладательница давно уже не молода, чтобы носить какие-либо иные наряды, кроме длинного белого алжирского хайка с традиционно наброшенным покрывалом. Проблема заключалась в том, что ее тело никогда не знало хайка. Сейчас она была одета в узкие шорты, сквозь пояс которых свешивался кругленький животик. Полупрозрачная блузка не скрывала отвисшей груди. Если бы ей пришлось сесть, в углублении ее пупка можно было надежно спрятать самую большую жемчужину в мире. Ее ноги были посечены разбухшими венами, отчего походили на высохшие долины Мзаба. Широкие плоские ступни были прикрыты рваными шлепанцами с выщипанными помпонами.

По правде говоря, я испытал некоторое отвращение.

— Эйнджел Монро? — спросил я. Конечно, это было не настоящее ее имя. Она, как и я, была как минимум наполовину берберка. Ее кожа была темнее моей, а глаза черны, как горячий асфальт.

— Угу, — сказала она. — Не рановато ли? — Голос был резок и пронзителен. Она уже была очень пьяна. — Ты от кого? Тебя послал Халид? Я сказала этому ублюдку, что больна. Я сегодня не работаю, я еще вчера вечером предупреждала. Он был не против. И вот вы — да еще вдвоем. Черт возьми, за кого он меня принимает? У него же полно других девчонок. Он мог послать вас к Эфре, у нее врожденный талант проститутки. Я не против, если она меня заменит на время болезни. Между прочим, сколько вы ему заплатили?

Я стоял, безмолвно глядя на нее. Саид толкнул меня в бок.

— Мисс Монро, — начал я, но она продолжила свою болтовню:

— Ну и черт с ним. Заходите. Мне нужны деньги. Но скажите этому сукиному сыну Халиду, что… — Она глотнула виски из бутылки, которую держала в руке. — Скажите ему, что если ему наплевать на мое здоровье, если он станет заставлять меня работать больной, то у меня найдется на кого работать и тогда, когда мне заблагорассудится, уж вы поверьте.

Дважды я пытался вставить слово, но безуспешно. Я подождал, пока она не замолчала сама. И в тот момент, когда глоток дешевого пойла приостановил этот поток словоизвержения, я сказал:

— Мама…

Она с минуту остолбенело смотрела на меня, широко раскрыв затуманенные глаза.

— Нет, — наконец тихо проговорила она. Потом вгляделась пристальнее и уронила стакан на пол.

Позднее, после возвращения из Алжира и Мавритании в места знакомые и родные, я сразу направился в Будайен. Когда-то я проживал в центре этого обнесенного стеной квартала, и течение событий, рок и Фридлендер Бей сделали мое пребывание там невозможным. У меня в Будайене было множество друзей, мне были рады всюду. Но теперь оставались только два человека, привечавшие меня: Саид Халф-Хадж и Чирига, владелица открытого клуба на улице между большой каменной аркой и кладбищем. Дом Чири всегда был моим вторым домом; там я мог спокойно посидеть и выпить, выслушать последние сплетни и не подвергаться нападкам девушек-работниц.

Однажды мне пришлось убить несколько человек, в основном в целях самозащиты. Некоторые владельцы клубов запретили мне появляться в их заведениях: многие из прежних друзей решили, что могут обойтись без моей компании, но Чири оказалась умнее их.

Она настоящая труженица, высокая черная негритянка, с ритуальными шрамами на лице и остро заточенными каннибальскими зубками. Если честно, я не знаю, являются ли ее юшки простым украшением, таким же, как узоры на лбу и на щеках, или же ненавязчиво намекают на то, что обед в ее доме был приготовлен из деликатесов, явно и неявно запрещенных Священным Кораном. Чири — личность с модди, но она считает себя умницей. На работе она всегда бывает самой собой. Свои фантазии она включает дома, где они никому не помешают. Я уважаю ее и за это.

Когда я вошел в дверь клуба, меня приветственно обдала волна прохладного воздуха. Видимо, ее кондиционер для разнообразия решил поработать, несмотря на свой независимый нрав, какой только может и быть у старой, произведенной в России электроники. Мне сразу же стало лучше. Чири была увлечена разговором с посетителем — лысым парнем, голым до пояса. На нем были черные виниловые брюки, искусная имитация настоящей кожи, а левая рука была прикована к поясу наручником. На макушке у него находился имплантат, похожий на цветок щитовидника, и бледно-зеленый пластиковый модуль делал его какой-то другой личностью. Если Чири посвящала ему свое дневное время, то он, возможно, не был таким опасным и противным типом, каким казался с виду.

Чири редко проявляет терпение при обслуживании посетителей. По ее мнению, если кто-то и должен продавать и отпускать клиентам выпивку и наркотики, то это вовсе не обязывает его общаться с ними.

Я был ее старым другом и знал многих девочек, работавших на нее. Конечно, часто встречались и новые лица (я имею в виду действительно новые, изваянные из обычных некрасивых лиц умелой рукой хирурга, превращающего простую внешность в полную очарования искусственную красоту). Прежних служанок уволили или они уволились сами, рассерженные; однако, проработав некоторое время на Френчи Бенуа или Ио-Мама, они вернулись на прежнее место работы. Меня они оставили в покое, потому что я редко угощал их коктейлями и устойчиво сопротивлялся их профессиональным чарам. Новые девочки поначалу цеплялись ко мне, но Чири их быстро отваживала.

В их непрощающих глазах я стал Бездушной Тварью. Такие, как Бланка, Фаня и Ясмин, отводили взгляд, если я смотрел в их сторону. Другие девочки не знали, в чем я провинился, или же их это не отпугивало, и они спасали меня от ощущения полной изоляции. Однако в Будайене мне было гораздо спокойнее, чем прежде. Я старался не обращать на это внимания.

— Иамбо, бвана Марид! — крикнула Чирига, когда заметила меня поблизости. Она оставила парня с модди и наручником и медленно проплыла к своей стойке, брякнув передо мной спасительный поднос. — Ты пришел поделиться богатством с бедной дикаркой. На моей родине люди голодают и бредут много миль в поисках воды. Здесь я обрела мир и изобилие. Я узнала, что такое дружба. Я познала ужасных мужчин, которые трогали мое тело, скрытое под одеждой. Ты покупал мне выпивку и оставлял огромные чаевые. Ты рассказывал своим новым друзьям о моем заведении, и они приходили, чтобы потрогать мое тело. У меня есть много разных дешевых блестящих штучек. Все это угодно Богу.

Я смотрел на нее пару минут. Иногда бывает сложно понять, в каком настроении находится Чири.

— Большая черная девочка говорит глупости, — произнес я наконец.

Она усмехнулась и прекратила паясничать.

— Да, ты прав, — сказала она. — Что будешь пить?

— Джин, — ответил я. Я всегда наливаю сначала немного джина, затем — чуть бингары со льдом и лимонным соком. Этот напиток мое собственное изобретение, но я так и не удосужился дать ему название. Иногда я пропускаю стаканчик водки, потому что это налиток Филиппа Марлоу в «Долгих проводах». Когда же я хочу быстро окосеть, я пью из тайных запасов Чири, называемых «тенде», чудовищно отвратительный африканский ликер из Судана или Конго или еще откуда-нибудь, где его делают, по-моему, из забродившего ямса или жаб. Если вам когда-нибудь предложат попробовать тенде, ни за что не соглашайтесь. Вы пожалеете об этом. Аллах свидетель — я говорю правду.

Египетская танцовщица по имени Индихар заканчивала свой последний номер. Я знал ее уже много лет, раньше она работала на Френчи Бенуа, а сейчас вертела задницей в клубе Чири. Спустившись со сцены, она подошла ко мне, завёрнутая в шаль бледно-персикового цвета, которая с трудом скрывала ее пышные формы.

— Не хочешь ли подкинуть мне на булавки? — спросила она.

— С огромным удовольствием, — ответил я. Вынув из сдачи бумажку достоинством в один киам, я сунул ее в вырез блузки. Если она обращается со мной как с фраером, мне придется его изображать. — Теперь, — сказал я, — мне не совестно будет пойти домой и всю ночь представлять в мыслях тебя.

— За это — дополнительная плата, — бросила она, направляясь от стойки к полуголому парню в пластиковых мотоциклетных штанах.