Подкатили грузовики, автобус и легковушки, доставили новую порцию демонстрантов, отхватив ее от медленной многотысячной толпы, которая двигалась к телецентру, запрудила проспект где-то между Колхозной и Рижским вокзалом. Люди выскакивали из машин, смешивались с теми, что уже осадили вход в телецентр. Расспрашивали, вникали в обстановку, заражались нетерпением, веселой агрессивностью по отношению ненавистных дикторов и телеведущих.

Люди сгружали из машин трофейные щиты, транспаранты. Хлопьянов заметил парня в красной вязаной шапочке, держащего на плече гранатомет с торчащей луковицей гранаты.

- Товарищи! - истово и певуче разнесся над толпой знакомый голос Трибуна, пропущенный сквозь мегафон. С первых же слов привычно и радостно, как чтец-декламатор, он поймал дрожащую, страстную интонацию. - Мы пришли к этому проклятому идолу, который денно и нощно поливает ядом души нашего народа!.. Оскорбляет все самое святое и светлое!.. Настала пора, товарищи, заткнуть глотку этому идолу!.. Выгнать с телевидения дикторов-ру-софобов, чьи руки в бриллиантах, и выпустить на экраны тружеников, чьи руки в мазуте и машинном масле!..

Толпа задышала, засвистела, словно в печи включили форсунки, и в них загорелось кинжальное синее пламя.

Хлопьянов почувствовал это изменение температуры, новую, вброшенную в массы людей горючую смесь. Красная шапочка гранатометчика медленно перемещалась, как поплавок, под которым невидимо двигалась рыба, уже захватившая наживку. Поблескивали стволы автоматов. Качались в вечернем воздухе отсырелые красные флаги. Летал, певуче расширялся голос Трибуна, упоенно декламирующего свои призывы, от которых, как от колдовских стихов, начинала кружиться голова.

И над всем из фиолетовых сумерок возносилась башня, наполовину в вечернем тумане, в последних отблесках дня. Хлопьянову казалось, что башня презрительно улыбается с высоты этому беспокойному скоплению людей, жестяным виршам упоенного оратора. Посылает на землю едва различимые снопы лучей, управляет этими лучами всем нетерпеливым скоплением. Готовит завороженную толпу к неведомому действу.

Хлопьянов ощутил едва уловимое дрожание земли. Стопы, прижатые к асфальту, улавливали вибрацию, словно под землей катился поезд метро или работали невидимые долбящие машины. Это был озноб земли, который передавался в кости и жилы стоявших на ней людей. Хлопьянов взглянул на башню. Ее сумрачное бетонное тулово, узкий, как стрелка лука, стебель едва заметно колебались, туманились по краям, выпадали из фокуса. Он понял, что дрожанье происходит от башни, от ее подземного ожившего корневища. Под землей шел рост, шевеление, земля дрожала, и стоящая на ней толпа тоже дрожала. Вибрация сдвигала, смещала толпу. Людское месиво, как в бетономешалке, смещалось. Красная шапочка гранатометчика, черный берет генерала, рыжая борода казака, Клокотов с видеокассетой - удалялись от стеклянного здания. По неровной дуге перемещались на противоположную сторону улицы, к другому зданию, с нависшим козырьком. Туда же, по той же дуге, смещались ворох корреспондентов, вспышки фотокамер, мегафонный клекот Трибуна. И сам он, Хлопьянов, подчиняясь подземной вибрации, сдвигался к низкорослому зданию. И в этом смещении была повинна башня, ее сумрачная упорная воля, подземная растущая плоть, поднебесный стебель, окруженный пучками лучей.

Хлопьянов ступал по асфальту, как по живой дрожащей спине. Постоянно озирался на башню. Видел, что все совершаемое было задумано ею. Огромный истукан зажег в высоте красные огни, и эти огни были сигналом, возвещавшем о чем-то неизбежном и жутком. Стиснутый людьми, сотрясаемый подземной вибрацией, он был во власти истукана, подчинялся его каменной воле.

- Товарищи!.. - певуче вещал Трибун, невидимый в толпе. - Враг разгромлен!.. Поступила последняя информация!.. Вертолет с Ельциным и его приспешниками поднялся из Кремля и улетел в неизвестном направлении!.. Москва наша, товарищи!.. Мы должны взять телецентр и объявить соотечественникам о нашей победе!…

В толпу вкатил грузовик. Сигналил, медленно пробирался, направляясь к козырьку застекленного входа. Хлопьянов увидел, что за рулем сидит знакомый водитель с азиатским лицом, улыбается завороженно, сладко стиснул узкие глаза. За грузовиком на мгновение раскрывалось пустое пространство. Хлопьянов шагнул в него, двинулся за кузовом, приближаясь к строению, окруженному толпой.

У входа Красный генерал взывал к кому-то сквозь толстое стекло. В слабо освещенном туманном углублении холла двигались все те же черные обезьяноподобные люди. Юноша с гранатометом зябко перескакивал с одной ноги на другую, держал гранатомет под мышкой, как студенты держат пенал с чертежами. Клокотов прижимался лицом к стеклу, показывая кому-то внутри кассету. Журналисты цокали камерами, водили окулярами. Хлопьянов видел, как азартно, неутомимо снимал длинноволосый репортер- иностранец, весь блестящий от пота.

- Эх, дубинушка, ухнем! - крикнули из толпы водителю. - Командир, давай жахни под обрез!.. Поставь им пломбу на жопу!

Водитель откинулся на сиденье, будто хотел с размаху ударить лбом. Толкнул машину вперед, набирая скорость. Она стукнула бампером в стеклянные переборки, осыпала стекла и застряла, не достав до вторых стеклянных дверей.

- Разгоняй сильнее!.. Хрен с ней, с кабиной!.. Вломи с разгона!.. - ревела толпа. Водитель азартно крутил баранку, пятился, выводил машину из-под козырька. Казак Мороз кричал, разгонял людей, освобождал пространство для таранного удара.

Красная шапочка гранатометчика ярко выделялась на темной стене. Стеклянные окна второго и третьего этажа были темны, но за ними угадывались притаившиеся люди. На противоположной стороне улицы мерцал голубоватый фасад телецентра. Хлопьянов пробегал взглядом по стеклянной занавеске фасада и вдруг испуганно ощутил себя под прицелом, как бывало с ним когда-то в горных ущельях, среди бесшумных, безжизненных склонов. На льдистой стеклянной стене едва заметно чернели две крохотные открытые форточки. Оттуда, из этих почти неразличимых отверстий, тянулись к нему тончайшие линии, из зрачков, сквозь канал ствола, толщу пустого воздуха, упирались в лоб, и казалось, меж бровей уселась живая щекочущая муха. И хотелось присесть, спрятаться за спины, уползти между ног шаркающих, переступавших людей.

- Пошел! - ревела толпа, налегая на грузовик, толкая его вперед. Машина взревела, пошла, тупо, мощно ударила сквозь расколотые двери, вышибая из них остатки стекла. С металлическим скрежетом углубилась под козырек, сминая кабину. - Дави сильней! - орала толпа.

Среди множества мелькавших картин, орущих ртов, фотографических вспышек Хлопьянов своим боковым панорамным зрением увидел, как гранатометчик в красном колпачке вдруг стал оседать, сползать вдоль стены. Рядом с ним на стене в сумерках вспыхнуло и тут же растаяло облачко бетона, поднятое пулей. Хлопьянов не зрением, а всем пульсирующим, насыщенным живой кровью мозгом запечатлел полет снайперской пули из далекой форточки, через улицу, в гранатометчика.

- А ну еще тарань!.. - кричали водителю, который радостно и безумно махал из кабины рукой, отгоняя толпу, пятил грузовик, готовился к третьему тарану.

Хлопьянов запрокинул голову, мимо встречных взглядов толпы, ввысь, к отвесной глянцевитой стене. Сквозь стеклянный лоскутный занавес, звонко разбивая его в нескольких местах, осыпая шуршащие слюдяные осколки, протыкая стену стволами, ударили очереди, длинные, под разными углами, пульсирующие линии. Как отточенные ножницы, резанули по толпе. Хлопьянов услышал хруст срезаемых, рассекаемых людей. Тупое завершение очереди в живом человеческом мясе. Набивание этого мяса металлом, огнем и болью.

Несколько людей разом, почти беззвучно, упало, пространство вокруг Хлопьянова опустело, и в это пустое пространство под давлением толпы вталкивались другие люди, растерянно переступая через упавших. И по этим новым, накатившимся людям из стеклянной стены ударили автоматы. Получая пули в затылки, спины, поясницы, люди валились пластами, шевелились, стонали, истошно кричали. А в них сверху, из мерцавшей стеклянной стены били красные, белые, отточенные острия, валили с грохотом, ощупывали упавших колющими скользящими трассами, находили, втыкались в бугрящиеся от боли лопатки. Хлопьянов видел, как рухнул длинноволосый оператор, пытался подняться, тянулся к своей телекамере. Новая очередь разрыхлила его кожаную куртку, выбила фонтанчики крови. Он упал щекой на асфальт, выпучил мертвые синие глаза, выталкивая изо рта липкую жижу.