Степняки и Маечка с мужем заняли свои места. За многими столиками уже провожали старый год. Геннадий Спиридонович, оглянувшись, предложил выпить за уходящий тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

— Ничего был годик, приличный, — разливая водку, говорил он, — не грех добром помянуть! Маечка, тебе тоже водки?

— Конечно, папочка!

Илья Васильевич недобро кашлянул. Он всегда злился, когда эта молоденькая бабенка называла его генерала «папочкой». Разница в годах между ними была достаточно велика, и легкомысленное «папочка» звучало по меньшей мере бестактно. Степняку казалось, что на месте Геннадия Спиридоновича он бы обидно страдал от этого.

— Почему вы называете мужа «папочкой»? — наклоняясь к Майе, тихо спросил он. — Я понимаю, когда так говорят в семье, где много детей… но у вас?

— Так он же действительно папочка, у него дочь старше меня, — удивленно ответила Майя и хотела еще что-то добавить, но в зале внезапно потух свет, по стенам и потолку забегали веселые электрические зайчики, переплетенные разноцветными спиралями и молниями, потом медленно закружились белые звездочки и начался электрический снегопад. Казалось, хлопья снега оседают на столики, на ветви елок, на плечи смеющихся людей. — Смотрите, смотрите, как красиво! — воскликнула Майя. — Папочка, да смотри же!

— Вижу, вижу, — добродушно отозвался генерал. — Тебе нравится, детка?

Радио громко возвестило:

— Друзья, наполните бокалы шампанским. Новый год на пороге…

Захлопали пробки, послышался возбужденный женский смех, кто-то поблизости воскликнул: «Осторожней, осторожней, не облейте!» И мужской басовитый голос ответил: «Ну, матушка, где пьют, там и льют…» Радио смолкло. Вспыхнули лучи прожекторов и скрестили свои разноцветные лучи на пустой эстраде. В скрещении неизвестно откуда возникла и стала медленно истаивать фигура старичка в белом балахоне, на котором, как повторяющийся узор, чернели цифры «1959».

— Обожаю фокусников! — воскликнула Маечка.

Фокус действительно был забавный. Старичок в халате худел и на глазах уменьшался в росте.

Как всегда, мелодично и волнующе зазвенели куранты Спасской башни. В зале дружно задвигали стульями, все поднялись с бокалами в руках.

С последней хрустальной капелькой боя часов радио возвестило:

— С Новым годом, с новым счастьем!

Старичка на эстраде уже не было. Из балахона, мятой кучкой валявшегося на полу, деловито пыхтя, выкарабкался круглый, румяный мальчуган в розовом вязаном костюмчике. Широкая лента с цифрами «1960» опоясывала ему грудь и спину.

— Новый год, Новый год! — закричали и захлопали в разных концах зала.

Мальчуган, не обращая ни на кого внимания, спрыгнул с эстрады и уселся в маленький педальный автомобильчик, на бортах которого были выведены те же цифры «1960».

Когда и откуда появился этот автомобильчик, Степняк не заметил. Мальчишка помахал рукой и, с места взяв наивысшую скорость, с упоением сигналя, помчался по свободному проходу между столиками. Он катил из зала в зал, и было слышно, что его появление всюду встречают одобрительными возгласами.

Залы снова осветились ровным, ярким светом.

Все громко и оживленно разговаривали, чокались, смеялись, перебрасываясь от столика к столику поздравлениями и шутками.

— Это, конечно, лилипут, — авторитетно сказала Майя, накладывая себе на тарелку рыбу. — Но все равно хорошая выдумка.

— Почему лилипут? — удивилась Надя. — Обыкновенный мальчишка, лет пяти-шести.

— Откуда же взяли мальчишку?

— Господи, мало ли их в кино и цирке…

— Не знаю, не знаю… — Маечка поджала губы. — Вряд ли какая-нибудь мать позволит своему ребенку…

— А я тебе говорю — мальчуган, и никакой это не лилипут. Илья, правда?

Степняк пожал плечами:

— Я не разглядывал, но, по-моему, мальчишка, и очень славный.

На эстраде появился известный конферансье, которого все в Москве знали в лицо. Он поздравил всех, кто эту ночь проводит в клубе актеров, и своим обычным уверенно-легким тоном объявил, что обещанный капустник начнется своевременно на этой эстраде, но каждый из присутствующих сможет увидеть все происходящее на специальных экранах, установленных во всех залах.

— Техника тысяча девятьсот шестидесятого года, — говорил он, потирая руки и неуловимо, но мгновенно приобретая окарикатуренный облик профессионального лектора, — далеко обогнала фантастику тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, и это открывает перед нами сверхъестественные перспективы в области капустниковедения и капустникоформирования…

— Как хорошо, что Фрося достала нам пропуска именно в этот зал, — смеясь пародийно-постному виду конферансье, сказала Надя. — Все-таки одно дело — смотреть капустник на экранах, а другое — прямо на эстраде…

Маечка, уже охмелевшая, оттопырила нижнюю губку.

— Ну, мы достаточно дорого заплатили ей…

— За платья? — предостерегающе глядя на приятельницу, перебила Надя. — Зато как сшиты!

Степняк откровенно помрачнел. Поспешность, с какой Надя помешала Маечке выболтать правду о пропусках, вдвойне огорчила его. Во-первых, он все-таки не ожидал, что приглашения в этот чужой клуб попросту куплены, а во-вторых, Надина ложь, даже по такому, в сущности, мелкому поводу, была для него нестерпима. «Сама вечно твердит Петушку, что за правду полвины долой, а из-за какого-то дурацкого каприза…» Надя, понимая, что ее хитрость раскрылась, заискивающе наклонилась к мужу.

— Илюшка, перестань хмуриться! Весь год будешь сердитый…

— Оставь, Надя!

Геннадий Спиридонович ничего не замечал. Он влюбленно смотрел на Майю, которая, выстроив бокалы и рюмки по ранжиру, в такт музыке легонько постукивала по ним вилкой. Несколько пар, выйдя из-за столиков, уже танцевали в широком проходе.

— Я тоже хочу, — поднявшись, сказала Надя. — Идем, идем, грозный муж!

Она чуть не силой заставила Степняка встать. Нехотя, все с той же мрачной физиономией, он обнял ее за талию. Танцевал он хорошо и знал это. Первые несколько шагов они сделали молча.

— Не злись, Илюшка! Я бы сама потом тебе сказала… Мне так хотелось пойти сюда! — Надя на секунду крепче, чем следовало, прижалась к мужу и виновато заглянула ему в глаза. — Ну, улыбнись, улыбнись, пожалуйста…

— Я не выношу лжи.

— Ох, Илюша, давай хоть сегодня не ссориться! Подумай: если бы в ночь под сорок третий год нам показали этот зал и нас с тобою вот таких, надутых, ты бы поверил?!

Степняк не то зажмурился, не то просто закрыл глаза. В ночь под сорок третий?

Немецкие батареи в ту новогоднюю ночь нащупали их госпиталь и били без передышки до рассвета. А на переднем крае шла передислокация, о чем, вероятно, разузнала фашистская разведка, и госпиталь оказался под прямым ударом. Открытая, никем не защищенная цель. В ту ночь был убит Сема Левин, хирург госпиталя и дорогой дружок Степняка. И Степняк занял тогда его место у операционного стола, хотя землянку трясло, как карточный домик, а земля сыпалась через три наката. И мертвый Сема Левин, кое-как прикрытый простыней, лежал у входа, — живые не могли вытащить мертвого, если они хотели использовать свой последний шанс остаться в живых.

— Надюшка, неужели все это было с нами?

Она несколько раз серьезно кивнула:

— Было, было… Мы слишком редко вспоминаем…

Медленная музыка все продолжалась, и они, механически подчиняясь ее ритму, двигались в танце, которого не замечали.

— О, кого я вижу!.. Илья Васильевич!

Степняк оглянулся на знакомый голос. С бокалом в руке, поднявшись из-за столика, на него с вежливым удивлением глядел Мезенцев.

— Федор Федорович?

Меньше всего Степняк предполагал встретить здесь кого-нибудь из товарищей по работе. Он приостановился и вывел Надю из ряда танцующих.

— С Новым годом, дорогой коллега, с Новым годом и… — Мезенцев поставил бокал и, делая шаг вперед, очень вежливо поклонился Наде, — и с большим счастьем!

Он выглядел превосходно, со своей красиво посаженной седой головой и очень черными бровями, высокий, подтянутый, заметный в любой толпе.