Но разве история науки не может служить таким же (если не большим!) источником сюжетов?

М.И. Сеченов в монографии «Физиология органов чувств. Зрение» описал процесс стереоскопического видения - отличный трамплин для того, чтобы пояснить физическую суть стереоскопии.

Альберт Эйнштейн вскользь обронил фразу о «странности поведения паровоза», который трогается с места не только сам, но тянет и прицепленные к нему вагоны. Что ж, великий физик-ученый подал физику-популяризатору неплохую идею увлекательно рассказать о кинематике локомотива…

Аналлы истории также предложили Перельману изрядное количество любопытных фактов. Расшифровка в 1914 году древнеегипетского папируса Ринда дала возможность описать древнейшие способы умножения. Древнеримский полководец Теренций, ставший жертвой собственной арифметической неграмотности, попал на страницы «Живой математики».

Немало в книгах Якова Исидоровича и сюжетов, навеянных мифологией: легенда о Святогоре-богатыре, о Дидоне, основательнице Карфагена, и другие сюжеты нашли свое место на страницах его занимательных книг.

По самым скромным подсчетам в занимательных книгах Перельмана использовано более 700 историко-литературных сюжетов, мастерски обработанных для целей популяризации основ математики и физики.

Каждое литературное произведение живет по законам своего жанра. Свои законы есть и у созданного Перельманом жанра. Перельман был и «физик» и «лирик» одновременно - в том смысле, что все, о Чем он сообщал читателям, в научном отношении абсолютно достоверно и в то же время об этом рассказано столь ярко и впечатляюще, что надолго остается в памяти.

У французов есть поговорка: «Человек - это стиль». Ее можно отнести и к Перельману. Созданный им жанр потребовал выработки и своего стиля. Его особенностями являются отточенный, ясный и неторопливый язык, совершенно лишенный даже налета какой бы то ни было сенсационности и назойливой дидактики, язык доверительной, на равных, беседы с уважаемым читателем. Яркость, образность, неожиданные повороты мысли, философская глубина, поэтичность изложения, проникновение в самую суть явления - вот главные черты стиля произведений Перельмана. Вчитайтесь в них внимательно, и вы обнаружите предельное напряжение сюжета, вытекающее из сути предмета популяризации. Этот непременный атрибут истинно художественного произведения - неотъемлемая часть творчества Перельмана.

Теперь понятно, почему книги Якова Исидоровича столь плотно «заселены». На их страницах мы встретимся с мудрецом из Эллады Фалесом, Архимедом, арабским математиком Магометом-Бен-Музой, средневековым ученым Антонием де Кремоной, Леонардо да Винчи, Пушкиным, Гоголем, Чеховым, Толстым, Лежандром, Лейбницем, Ньютоном, Ломоносовым, Жюлем Верном, Гербертом Уэллсом, Марком Твеном и многими другими. И каждый помянут к месту.

Вот лишь один сюжет, он почерпнут из рассказа Л.Н. Толстого «Как в городе Париже починили дом». Речь идет о том, как французский инженер Молар выпрямил покосившиеся стены здания Музея искусств и ремесел. Молар пропустил сквозь стены два ряда толстых железных болтов, потом развел огонь под нижним рядом болтов. Удлинившись от нагревания, они несколько выступили наружу. Молар стянул их гайками до отказа, затем охладил болты, отчего они сжались, стянув стены. Молар несколько раз повторил этот цикл. То же самое он проделал и с верхним рядом болтов. В результате стены выпрямились. Перельман приводит расчет: каждый болт стягивал стену с усилием до 40 тонн.

В книгах Перельмана «прописаны» не только ученые и писатели, но и токари, жестянщики, водолазы, парашютисты, портные, пахари, машинисты - все они с их житейскими и профессиональными ситуациями остроумно вводятся в тот или иной физико-математический очерк.

Еще в журнале «Природа и люди» Перельман опубликовал заметку об американской фермерше Эвелин Джексон. Она стирала мешки из-под медного колчедана и обратила внимание на то, что вместе с мыльной пеной наверх всплывали частички руды. Это мешало стирке и порождало у фермерши чувство досады. Перельман, включив этот эпизод в «Занимательную механику», написал, что Эвелин Джексон, сама того не ведая, открыла физико-химическое явление флотации. Он подкрепил свой рассказ расчетом подъемной силы мыльных пузырей и показал, почему легкий пузырек мог поднимать на поверхность тяжелые крупинки медной руды.

Интересен анализ, которому Перельман подвергает некоторые сочинения Жюля Верна и Герберта Уэллса. Нисколько не умаляя их литературных достоинств и научной прозорливости, Яков Исидорович остроумно показывает, на какой научной «ниточке» держится то или другое произведение. Так, еще в 1915 году он впервые высказал парадоксальную, но с точки зрения физики абсолютно верную мысль, что герой романа Уэллса «Человек-невидимка» Гриффин должен быть слеп, потому что обесцвеченные колбочки и палочки глаз не могут передавать в мозг зрительные раздражения.

Герой жюльверновского романа «Приключения капитана Гаттераса» доктор Клоубонн зажег на 48-градусном морозе трут с помощью чечевицы, изготовленной из куска льда. В этом, констатирует Перельман, нет ничего невероятного. В 1763 году в Англии таким способом удалось разжечь костер. Надо только, чтобы линза была изготовлена из чистейшего льда и предельно точно отшлифована.

Для того чтобы рассказать о громадном количестве таких фактов, надо было прочитать массу книг! И они были прочитаны так, как умел читать Яков Исидорович.

Его личная библиотека, насчитывавшая более 10 тысяч томов, на нескольких языках, собиралась в течение десятилетий. Основу книжного фонда составляли труды классиков науки, ее выдающихся популяризаторов, беллетристов. Было у Перельмана и немало раритетов - знаменитая «Арифметика» Леонтия Магницкого, первые русские учебники по математике и физике. В обширной квартире на Плуталовой улице, дом 2, книги были повсюду - на полках в старинных шкафах орехового дерева, на письменном столе, подоконниках, на вольтеровском кресле. Теперь, вспоминая эти книжные монбланы, диву даешься обширности знаний и интересов их владельца. Из многих книг торчали разноцветные закладки: у Якова Исидоровича была, видимо, своя система индикации прочитанного. Добавьте к этому десятки журналов - их комплекты за многие годы возвышались в обширной передней на стеллажах.

Две большие стены кабинета занимали шкафы с каталожными карточками. Это была, вероятно, самая интересная часть писательского арсенала. В ящичках хранились библиографические карточки, вырезки. Одна группа ящичков имела общую зеленую табличку: «Занимательная физика», другая - с красной отметкой - «Занимательная арифметика» и т.д. Разделители (тоже разных цветов) отмечали рубрики: «К главе V», «К главе VII»… Вырезки и карточки с красными крестиками в верхнем правом углу означали, что содержащийся в них материал уже использован.

Перельман внимательно следил за патентной литературой, был в курсе новейших достижений науки и техники - ведь в 20…30-х годах он являлся экспертом Ленинградского бюро изобретений.

Писатель Л.Э. Разгон вспоминает о своей встрече с Перельманом в 1936 году на его квартире в Ленинграде, «Пододвинув к себе стопу очередной почты, Перельман взрезал пакеты и пробегал письма, перелистывал журналы и газеты, советские и зарубежные - английские, американские, немецкие, французские… И хотя все журналы и газеты, им просмотренные, были совершенно свежими и нетронутыми, он как будто открывал их именно там, где ожидал увидеть что-то интересное. И, найдя, обводил цветным карандашом, отмечал страницу закладкой или же брал карточку и быстро исписывал ее четким, крупным, каким-то школьным почерком. Не оборачиваясь, он доставал откуда-то из-за спины ящик, и карточка немедленно укладывалась на место. Смотреть на все это было не только интересно - увлекательно! Как будто перед тобой бесперебойно работает хорошо налаженная, отрегулированная интеллектуальная машина, безошибочно схватывающая, фиксирующая, выбирающая, сортирующая» [20]]