В иные сутки госпиталь трижды менял место. Леса попадались, как назло, реденькие, в них хорошо и не укроешься. Грохот боя напоминал морской прибой. «Мессеры» гонялись за каждой машиной, повозкой. Отправлять раненых опасно, оставлял тоже опасно…

Пункт сбора легкораненых, как назвали мы небольшое учреждение, организованное на стыке двух стрелковых дивизий, — совершенно новая, никакой инструкцией не предусмотренная, но самой жизнью вызванная формация. Это «незаконнорожденное» дитя было нам особенно дорого: по идее пункт должен был принимать десятки и сотни раненых, которые самостоятельно выбирались с передовой. А в то горяче время, прорываясь через линии фронтов, выходили не только бойцы нашего, Западного фронта, но и воины, раненные много дней назад где-нибудь в Белоруссии, Литве на Украине…

В мечтах мы планировали расширить пункт и лечить на месте тех, кто мог был возвращен через короткий срок обратно на передовую, в строй. Во всяком случае, слава пункта росла, за последние дни он стал принимать до пятисот человек в сутки.

А фронт не ждет. Непрерывно подвозят боеприпасы, продукты, вооружение, а на обратном порожнем транспорте — раненых.

Никогда не предполагал, что от такого занятия, как толкание машины, можно впасть в неистовство. Проливной дождь размыл дороги. Машины застревали, увязнув в грязи по задний мост. И чем мы только не толкали их: и руками, и грудью, и спиной, и головой, ухая, как завзятые грузчики: «Раз — два, веяли! Еще раз, взяли!.. Сама пошла!..» Машины вязнут на лесных дорогах. Красноармейцы подстилают под колес, бревна, ветки, доски, а порой и шинели, и ни на минуту не прекращается движение к переднему краю.

Водителей санитарных машин подгонять не нужно: они и так почти не спят.

С эвакуацией раненых стало полегче: нам добавили второй полевой госпиталь Вид у врачей счастливый: они с трудом вышли из окружения и привезли с собой подобранных в дороге раненых. Многие требуют серьезного оперативного вмешательства и персонал госпиталя, что называется, с ходу принялся за работу.

Наконец в штабе корпуса получили сообщение, что санитарные машины прибыли, но застряли под Москвой. Прибыли и госпитали из Сибири, выгружаются в Москве на Окружной дороге, затем своим ходом двинутся на фронт.

— Боюсь, как бы не перехватил какой-нибудь не в меру ретивый медицинский начальник. Соблазн-то велик: свеженькие укомплектованные полевые госпитали!.. — делюсь я своей тревогой с Масловым.

Было чего опасаться! В эти первые месяцы войны госпиталей и медицинских сил явно не хватало. Госпитали формировались на Урале, в Сибири, в Поволжье и медленно, как нам казалось, слишком медленно, подвигались к линии фронта.

— Тревога законная! — рассмеялся Маслов. — А вы бы съездили к своему медицинскому начальству. Вооружитесь «охранными грамотами». Заодно о транспорте поговорите…

Санитарное управление Западного фронта находилось в двух — трех километрах от станции Касня. В Вязьме забежал в парикмахерскую. За много дней впервые увидел себя в зеркале: в пропыленном трофейном маскировочном халате, увешанный оружием, в сдвинутой набок каске, из-под которой торчит кузьмакрючковский чуб, — зрелище поистине устрашающее!

В машине переоделся в чистую гимнастерку, снял с себя лишнее оружие. Мне кажется, что я уже много времени болтаюсь в тылу. На ходу соскочил с машины, вбежал в Санитарное управление и потребовал немедленно доложить обо мне начальнику санитарной службы фронта.

— Выехал ночью, вернется через два часа, — отвечает дежурный.

— У меня нет времени ждать, доложите его заместителю!

— Недавно вернулся с передовой, лег отдохнуть, придется обождать. Пока и вы перекусите, — невозмутимо предлагает дежурный.

— Да вы что!.. — в запале набрасываюсь я на него. — У меня сотни раненых не вывезены. Вы же врач, должны понять!

На шум выходит удивительно опрятно одетый замначуправления.

— Говорите потише, — перебивает он меня. — Я прекрасно вас слышу. Покажите на карте, где стоят части корпуса и его лечебные учреждения.

Карандашом обвожу границу расположения корпуса, его передний край, расположение частей, пути подвоза и эвакуации. Мой собеседник записывает что-то в тетрадь, задумывается, покусывая конец карандаша, и говорит:

— Вы получите двенадцать пассажирских автобусов. Используйте их в ночное время: для дневных перевозок они слишком громоздки. Отправляйте на станцию Никитинка, Канютино, Дурово, Вадино — там организованы эвакуационные приемники и туда же подаются железнодорожные летучки. Распоряжение о приеме от вас раненых я дам, установите и сами постоянную связь. А теперь один совет: поберегите нервы, дорогой товарищ. Война только началась. Главное — учет реальной обстановки, понимание характера войны. Побольше выдержки и спокойствия. Вооружите этими качествами и своих подчиненных.

— Благодарю вас, — несколько растерянно ответил я, никак не рассчитывая на столь быстрое решение волновавших меня вопросов.

Увы, предчувствие меня не обмануло: нам оставили только один госпиталь, забрав остальные с ходу.

— Пусть, — говорят, — ваш начальник благодарит, что не все забрали.

И я, подавив в себе возмущение, понимаю правоту и целесообразность этого решения. Зато я хозяин целой колонны машин. И ее необходимо немедленно препроводить на место. Радостно подсчитываю, сколько можно вывезти раненых за один рейс. Если машины использовать, как советовал замначсанфронта, ночью можно сделать три-четыре рейса, а утром упрятать машины в лесу.

Наша правофланговая дивизия яростно контратаковала немцев, удерживая реку Царевичи у городка Духовщина. Контратаки следовали одна за другой: короткие, внезапные и решительные. Под непрерывным огнем артиллерии пехота громила немцев на западном берегу реки. Авиация противника напрягла все силы, чтобы задержать наше продвижение, бомбила наши боевые порядки и особенно тыловые дороги. Раненых решили оставить до темноты. Мы знали, что это опасно, но другого выхода не было.

Часам к девяти вечера напряжение стало спадать. Генерал вызвав меня к себе и приказал во что бы то ни стало немедленно приступить к вывозу всех раненых на Вязьму. Части корпуса с двенадцати часов ночи скрытно начнут отход…

— Вам известно что-нибудь о гражданском фельдшере из деревни Дубняки? — спросил он меня.

— Да, мне вчера сообщили, что он под огнем вынес двадцать раненых батальона Пронина. Но фельдшер, как сквозь землю, сгинул, не могут его найти.

— Обязательно разыщите его и представьте к награде.

Вернувшись из ночной поездки, я застал фельдшера у себя в палатке. Я представлял себе, что увижу крепкого, сильного человека средних лет. А передо мной был худенький старичок, низенький, узкоплечий. Самый обыкновенный старичок в стандартном темно-синем, сильно помятом, порыжевшем от солнца костюме и сбившемся в сторону галстуке. Очки в железной оправе. Все такое обыкновенное. Только умным лоб сразу привлекал внимание.

— Отдыхайте, пожалуйста, я вас разбудил! — извинился я.

— Нет, чего уж тут, надо к себе ехать, у меня там старуха ждет, будет волноваться.

— Ну, коли так, давайте чайку попьем, — пригласил я старого фельдшера, раскладывая на столе консервы, хлеб, колбасу. — Как вы думаете пробраться к себе?

— Я здесь тридцать лет живу, весь край вдоль и поперек знаю: каждый кустик и тропочка знакомы. В армию меня не возьмут по возрасту. Здесь я больше пользы принесу. Не навек же армия уйдет из Смоленщины.

С трудом выжимая у него слово за словом, я восстановил картину совершенного им подвига. Накануне фашистские танки неожиданно захватили переправы через реку Вопь. Тогда старый фельдшер на плоскодонке перевез на наш берег двадцать четыре раненых и их оружие.

— Вот и все, — пожал он плечами. — Что, мало?

— Дорогой мой отец, не мало, очень даже не мало! — ответил я, обхватив его за плечи.

А он, точно смущаясь проявленной мною чувствительности, крепко жмет нам руки уходит на запад, в свои Дубняки, уже занятые врагом.