И это потому, что за промежуток времени от "Бориса Годунова" и "Моцарта и Сальери" до "Преступления и наказания" и "Бесов" Россия действительно стала едва ли не самой сомневающейся страной в мире.

Разве мог сказать Пушкин то, что говорил Достоевский: "Путаница понятий наших об добре и зле (цивилизованных людей. - С. З.) превосходит всякое вероятие". Именно этой "путанице" Достоевский и посвятил свое искусство.

Пушкин еще не знал, что за материальные блага цивилизация будет расплачиваться ценностями духовными.

Толстой, начав по-пушкински, тоже ведь засомневался, оставил писать романы и повести и перешел к публицистике и пропаганде.

Ленин, житель толстовского времени, о сомнениях своей страны зная прекрасно, отбросил их как нечто непотребное, не заслуживающее его пророческого внимания.

* * *

Незадолго до убийства старухи процентщицы Раскольников написал статью, в которой доказывал: необыкновенные люди не только могут, но и должны преступить закон ради идеи, спасительной для всего человечества. Убийство совершено, Раскольников снова с исступлением утверждает "спасительность" этой идеи. Когда-то еще он покается?

Убийство было совершено в "двух разрядах" - ради социальной справедливости и ради собственной выгоды.

Так и так получалось: не убить нельзя! Объяснение для самого себя, для матери, для сестры, для невесты, для следователя.

На деле же "два разряда" одного убийства - это не более чем изощренный эгоизм, корысть и цинизм. Тот цинизм, который претворяет убийц в добрых разбойников, потом в народных героев, еще позже в благородных чекистов и в безупречное Политбюро с расстрельными протоколами, с постановлениями о ГУЛАГах, о репатриациях народов с Кавказа в Сибирь, о космополитах...

Ленин научил свою партию использовать эту аберрацию. Хорошо научил.

Уж не потому ли Достоевский был для Ленина "скверным" писателем, что аберрация эта была Достоевскому чужда?

* * *

Мать Родиона Раскольникова говорит сыну: "Полно, Родя, я уверена, все, что ты делаешь, - все прекрасно!"

А разве не в духе матери Ленина было сказать своим деткам: "Полно, Саша, полно, Володя (Маша, Аня, Дима), я уверена, все, что вы делаете, все прекрасно"?! Она так им и говорила.

* * *

Достоевский о Раскольникове: "...он был молод, отвлеченен и, стало быть, жесток". Опять-таки вполне применительно к Саше, Володе, ко всем братьям и сестрам Ульяновым.

* * *

В Париже, в музее-квартире Ленина - Крупской, для обозрения лежит письмо - Ленин пишет, чтобы мать не присылала им с Надей денег, не отрывала от своей пенсии. Они с Надей подрабатывают, им хватает.

Мать казненного цареубийцы Александра, ссыльного Владимира Ульянова, поднадзорных Марии, Анны, Дмитрия готова помогать детям. Это естественно. Но дело еще и в том, что царское правительство (безусловно, жестокое) семейным анкетам значения не придавало, выплачивало старушке положенную пенсию, которой можно поделиться с детьми.

Когда Ленин будет председательствовать на заседаниях ПБ, он об этом не вспомнит.

За призыв к свержению правительства без применения оружия суд мог дать максимум восемь лет. За всю предреволюционную историю большевиков таких случаев было раз-два и обчелся. Давали два-три года. Три года шушенской ссылки - это считалось очень серьезно.

Об этом ленинский ЦК, переживший все жестокости самодержавия, тоже не вспомнит.

* * *

Антиприродность (надприродность) человечества, коммунизма в частности, выражена еще и в том, что свое будущее оно планирует независимо от законов природы, но в соответствии с сиюминутными представлениями о себе и об окружающем мире. Собственные потребности - вот закон всех наших законов.

Прогресс - это прогрессивное увеличение все тех же потребностей. Коммунизм начинает не с создания, а с перераспределения материальных ценностей, притом это перераспределение требует бульших и природных и человеческих ресурсов, чем их создание. В процессе перераспределения забывается, что богатство в руках нищих - это хуже, это расточительнее, чем в руках богатых.

Конечно, примириться с несправедливостью раз и навсегда нельзя, но на то и природа, на то и природа вещей, чтобы считаться с нею всегда и везде, не исключая проблем социальных.

* * *

Вот уже лет двести - триста, начиная чуть ли не с Петра Первого, даже раньше, лишь с краткими перекурами, Россия, при своем-то консерватизме, при своей застойности, только и делает, что перестраивается. Опыт Европы нам нипочем, последовательность перестроечных мероприятий - нипочем, с революциями опаздываем больше чем на век и тогда наверстываем, но опять-таки - по Чаадаеву: идем вперед по какому-то косвенному пути, не ведущему к цели.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

Интернационал пришел к нам с Запада. Но там побаловались и бросили. Ленин же всерьез заимствовал у Запада не столько культуру, сколько отбросы культуры, то, что шло там на свалку (привычка сохранилась у нас по сей день).

И это при том, что в 1891 году, в год своей смерти, Константин Леонтьев предупреждал: России не миновать социализма, но это не вся беда, вся будет при выходе России из социализма.

* * *

Еще ни одна теория познания, даже самая современная, ни одно гносеологическое открытие, ни одна политика не открыли в нас чего-то принципиально нового, таких мыслительных, нравственных и духовных качеств, которые в свое время не обнаружили бы в человеке Библия, Коран, Конфуций, Будда, Магомет.

И как это они сумели? Без инструментария и лабораторного оборудования, без библиотечных каталогов, без институтов общественного мнения, без компьютеров? Без служб информации, которые связывают между собой исследователей в различных точках земного шара? Науки, всесторонне развиваясь, пришли к выводам, исходным для религий: судьба человечества зависит от тех нравственных основ, которыми дано обладать человеку. Выдающийся гуманист, ученый и музыкант Альберт Швейцер так и сказал: сущность религий - этика.

Этика должна быть одной для всех независимо от своего происхождения научного, религиозного или бытийного. Вот где действительно требуется единство!

* * *

Владимир Иванович Вернадский, по-ньютоновски гениальный человек, обладал этим единством. Он и стал пророком ноосферы, эпохи, когда человеческий разум наконец-то выйдет на уровень процесса природно-космического, сольется с ним, прежде всего - с процессом геологическим. А тогда и осуществится создание мощного культурного слоя, почвогрунта. Такого, на котором может и дальше произрастать человечество человечество, вновь вернувшееся к природе, отбросившее свою над- и антиприродность.

Могут ли быть у науки возражения против варианта Вернадского? Другое дело, что и тут не обходится без сомнений - "возможно ли?".

Доживи утопист-нигилист Ленин до этого понятия - "ноосфера", он безотлагательно поручил бы дело председателю первой в мире плановой комиссии товарищу Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, инженеру с дореволюционным партийным стажем.

И вообще Ленин тотчас зачислил бы ноосферу по ведомству большевизма-коммунизма. Продолжая дело Ленина, Сталин перепоручил бы ее Лаврентию Берии, ведь Берия уже был главным исполнителем великого сталинского плана преобразования природы. Без бериевских ГУЛАГов - какие в пятилетках могли быть планы?

* * *

Нынешний неокоммунизм объявляет себя ненасильственным - он мирный, он за ленинизм в самой его что ни есть (небывалой?) чистоте, он единственный, кто голову готов положить за интересы трудящихся.

Что за привилегия? Существует ли какая-то партия, которая объявила бы, что она - против интересов трудящихся?

Исключим из ленинизма насилие - что от него останется? Тот меньшевизм, который Ленин сначала осмеял, а потом расстрелял (заодно с "попами")? Если нынешние коммунисты отрекаются от насилия, тогда они перестают быть ленинцами, тогда они ненавистные Ленину плехановцы и бернштейнианцы. Тогда они и в "Бесах" должны увидеть себе предостережение. Но они идут по ленинскому пути: инсценируют мир, готовясь к войне.